– Правда-правда!

Марья Ивановна, ухмыльнувшись, закачала головой, всем своим видом давая понять, что рассказ о добром и послушном Ветре – ложь. Возмущенный тем, что ему не верят, Иван подошел вплотную к гостю и, тряся его за ручку, взволнованно произнес:

– Ну чего же ты молчишь? Расскажи. Ведь ты с ним подружился и гладил его!

Мальчик, понимая, что правдивым словам Вани не верят, и, видимо, совсем уже освоившись, произнес:

– Да. Я люблю грай.

– Да не Грай его зовут, а Ветер, я же тебе говорил уже! – с досадой поправил Ваня, а цыганенок, войдя в то же взволнованное состояние, что и его друг, начал громко и отчетливо повторять:

– Грай! Грай!

– Ветер! Ве-тер! – по слогам произнес Иван.

В этот почти уже спор, наконец, вмешалась Марья Ивановна, обрадовавшись, что мальчик хоть и непонятно, но начал что-то говорить.

– Ну что ты, Ванечка, может, это он на своем языке так называет. Может, его так научили.

– На каком «своем»? – Не понимая, о чем идет речь, Иван удивленно смотрел то на мать, то на цыганенка.

– Да. Грай, – улыбаясь, продолжал настаивать мальчик.

– Господи, Пресвятая Богородица, говорит никак, – зашептала Марья Ивановна и решила, что теперь, понемногу, что-нибудь да разузнает про найденыша.

– Ну, понимаешь, сыночек, наверно, он из такой семьи, в которой говорят иначе, на другом языке.

Марья Ивановна старательно подбирала слова, чтобы ненароком не обидеть чем гостя, и в то же время пытаясь объяснить сыну то, чего он еще по малолетству своему не знал.

– Наверное, он из цыганской семьи? – робко произнесла Марья Ивановна и поглядела на мальчика.

Опасения ее оказались не напрасными. Ребенок, то ли услышав про цыган, то ли еще по каким причинам, вдруг начал всхлипывать. Через минуту слезы уже ручьем текли по его лицу, и повторилась ужасная сцена сегодняшней ночи. Марья Ивановна, расстроившись и испугавшись, приблизилась к плачущему, присела перед ним и, взяв его ладошки в свои, заговорила с сочувствием:

– Миленький ты наш. Уж прости меня. Я ж не хотела. Лучше скажи, ты знаешь, где твоя семья? Ты, видно, потерялся от них? Помнишь чего-нибудь?

Цыганенок еще долго не мог успокоиться, видимо, вспомнив какие-то вчерашние события. Слезы лились из него потоком. Марья Ивановна взяла мальчонку на руки, прижав к себе, уселась на лавку и, покачивая и наглаживая его по кудрявой голове, старалась хоть как-то утешить.

– Ах ты ж, горе-то какое. Бедненький! А ты знаешь хоть, как тебя зовут, а?

Мальчишка, не переставая плакать, забормотал какие-то непонятные Марье Ивановне слова: «Ман кхареее! Ман кхарее! Зовуут! Лукаа!» – подвывая и затягивая каждое слово, ребенок доверчиво и так жалостно глядел на Марью Ивановну, что, не выдержав, она разревелась вслед за ним.

– Лука, Господи. Да прямо как у нас. Пресвятая Дева, помоги! Ну а по-нашему ты хоть понимаешь, а? – не переставая плакать, продолжала расспрашивать она.

– Я понимать. Да. Я понимать.

Всхлипывая уже в одном ритме, они пытались поговорить друг с другом, но даже не слова, а душевное тепло и сердечность были их главными помощниками. Мальчик доверился этой красивой простой женщине, а та, в свою очередь, раскрыла свое доброе сердце этому уже почти родному ребенку.

Ваня тем временем озадаченно смотрел на происходящее, изумляясь, чего это вдруг они развели тут такой слезный дождь. Нрава он был сдержанного, весь в отца, и не понимал всяких там нежностей. Все же пять годков уже минуло, скоро и шесть будет. Взрослый совсем. Он и матери своей все чаще стал отказывать в ласках, которыми она старалась его одаривать, особенно если батя был рядом. Потому представшая перед ним картина показалась ему какой-то бабской и несерьезной.