– Я здесь сам себе голова, один. Приплывали, правда, в том годе рыбнадзоры, вроде как с инспекцией. Главный у них Скотник Илья Иваныч, мастёвый, хозяином себя величает. Предлагал работать на него, мол, даже людей направлю, говорит, бумажку нарисую… Его шестёрки в лодке настрополились, а он за стол сел, развалился, пистолет в кобуре по ремню катает, улыбается. Только я тоже не из тухлых, обойдусь, говорю, без вашей помощи – и слово за меня есть кому сказать, и руку подать, если что… Короче, уплыл он, пригрозив, что я пожалею, сука… Зато, как в дом вошёл, обрадовался: Люся моя всю встречу его на мушке продержала из двустволочки через окно, а Олежка с топором за дверью стоял. Вот моя команда, гордюсь! – Олег, услышав о себе, плеснул на печь взвару и подтвердил, чтобы я не сомневался.
– Мамка говолит, бели и стой калауль. Сама лужьё достала. Если что, мы бы им дали делов. – Он, в подтверждение слов, плеснул ещё…
– Ты там не бузуй, Олежа. – Татарин пригнулся от горячего пара и, растирая синюю грудь, продолжил мысль: – Чую, закон умирает. А люди, перестав закона бояться, совесть забыли. Теперь тут пострадать от таких, как я, гораздо проще, чем когда бы ни было. Думаю, сам скоро всё увидишь. Забыв коммунистическое – «всё наше», уверовали в капиталистическое – «всё моё»! А значит, теперь можно любыми средствами. И раздерут скоро и это море, и всю страну на куски: выловят, вырубят, выкопают, сколько смогут. А что не смогут – китайцам продадут. Те остатки через сито просеют и в добро превратят, да нам голодным и голым продадут. Так мы ещё за это драться друг с другом будем, сами себя съедая…
Я слушал Татарина, и неосознанный протест вскипал в душе, хотя понимал, о чём он говорит.
– Дак ты же сам так живёшь, дядь Вов. Олегу рот заткнул, а сколько рыбы нынче взял, как «своё личное»?
Олег, услышав своё имя, торопливо плеснул на каменку – мы инстинктивно пригнулись.
– Много, действительно много. – Теперь Татарин заговорил тише, но жёстче, стараясь понятней объяснить свою правду. – Думаю, тонны четыре с последнего льда натаскал, в погребах лета ждёт, открытия навигации. Но дели меньше пятёрки не протягиваю, мамок икряных отпускаю, сети в море не топлю и самодельными нерестилищами всю округу здесь заставил. И бандитов гоняю. Тут ведь есть желающие даже электро-удочками рыбалить, или, ещё хлеще, шашками толовыми. Стараемся мешать беспределу. Есть нас несколько человек, которым интересно, чтобы всё продолжалось… А вообще, хорош, паримся, обсыхаем и домой тебя доброшу поутру…
Олег поддал целую шайку.
Утром Татарин быстро довёз меня до деревенской стороны. Щуку спрятали под берег, и, пообещав встретиться, Татарин пошёл обратно. Я, наоборот, – в деревню за техникой.
На следующий день, выдавшийся тихим и совсем летним, уговорив Лёху Латка в попутчики, мы на его лёгкой шпонке, захватив провизии и немного «для души», пошли по островам в поисках места под базу.
Лёха, как и его отец, носил фамилию Латков! Как-то он объяснял мне, откуда они вышли, в смысле их род, и что за фамилия за ними прописана…
– Предок мой золотоискателем был! Прадед ещё с Егором Лесным в тайгу ушёл, но там с ним разминулись и в 1830-м к артели Гаврилы Машарова прибился… А вскоре им фарт попёр, и золото Енисейское они пудами добывали! Долгое время старостой у Гаврилы был, золотишко лопатой грёб по кулям. Всех знаменитых золотоискателей знал, с Никифором Сюткиным, когда тот «большой треугольник» добыл, за руку здоровался! А ведь Никифор самый большой самородок добыл, весом в два с малым пуда – не хухры-мухры какие… Но только когда Машаров начал с ума сходить от богатств – стал дома стеклянные в тайге делать да ананасы в тех домах растить, ушёл он, не разделяя глупость бывшего компаньона. Так Гаврила ему в расчёт работы разрешил золота взять, сколь прадед понесть сможет – во как! Сколь он взял точно, никто не узнал, но село, в котором он обосновался, выйдя из тайги, расцвело и церква там встала, как в самой Москве… А фамилия поначалу была Лотков – это корытце деревянное золото мыть. А уж потом, откуда в фамилии «а» впереди взялась, не знаю, да и знать не хочу!