Тишину никто не нарушал, сладко пахло ладаном, на лавочках не сидели бабульки, народу не было совсем, и даже батюшка не появлялся. Тихо трещали тоненькие свечи у икон, словно разговаривая между собой на ангельском языке. Обрадовавшись этой бесконечно-глубокой тишине, я, не зная как правильно себя вести, просто пошла по кругу, вглядываясь на иконах в святые лики, в их глаза, рассматривая их руки, одеяния.
Хрупкие, прозрачные лучики света едва проникали сквозь небольшие оконца и, попадая на темную поверхность расписных стен, делали их еще более чудеснее. Но, мне мало было ощущать и видеть, мне хотелось большего. Ведь, я шла сюда за советом, значит, должна была его отыскать.
«Подскажи, Господи, – шептала я, как полоумная. – Подскажи, как вести себя в семье, с любимым, как сохранить, сберечь, не сорваться от боли? Чтобы во имя детей – не злиться, не ломать, не рушить, но, и чтобы душа не болела, не металась?»
Постояв у иконы Божьей матери, тихонько нарыдавшись вдоволь, как у родной матери в объятьях, я передвигалась от иконы к иконе, продолжая задавать вопросы, разговаривая шепотом сама с собой. Чего я искала? Я не знала, но чувствовала, что ответ где-то совсем рядом. И тут мой взгляд привлекла рукопись, которую держал в руке старец на стене. Догадываясь о смысле слов по согласным старославянским буквам, я снова и снова перечитывала несколько драгоценных строк. В них было мне послание, утешение и напутствие. В них я нашла ответы на свои житейские вопросы.
Спустя некоторое время мне выпало – записать интервью с отцом Виктором, который служил в этой церкви. Ожидая его прихода, я исподтишка сделала фотографию своей любимой иконы со стены. После поделилась историей, связанной с этой иконой, с отцом Виктором и он, благословляя, дал мне разрешение ее распечатать.
На моем письменном столе и сейчас стоит икона Преподобного Сергия Радонежского, в руке у которого свиток со словами на старославянском: «Внемлите братья себе, имейте чистоту телесную и духовную, и любовь не лицемерную».
С тех самых пор – внемлю себе и с любимыми не лицемерю. С Божьей помощью.
Длинный понедельник
Длинный, длинный понедельник
Все же подошел к концу.
Кнопкой выключенный телек,
Абажур ночной – к лицу.
Спит на кухне чайник красный,
За стеной – ушедший сон.
Понедельник…
Был он разный —
Торопливый, теплый, ясный,
факсовый, болтливый, важный,
в сотнях встреч – многоэтажный
(невпопад и в унисон)…
В обязательствах и гонках
За собой и от себя,
В переходах жизни тонких —
Так, что легче – слон в иголку,
Так, что слезы – комом в глотке…
Резко.
Вдруг.
На пике дня.
Руки белы, стены белы,
Белый свет в палате душной.
И послушно примут вены
Всю внезапность перемены
От обиды до измены,
Примет сердце жизнь послушно.
Взгляд – почти из Ниоткуда.
Капли падают устало.
Ты себя прощаешь трудно,
Оттого и сил так мало,
Оттого и веры мало.
Пальцы рук переплетая,
Я секунды заплетаю:
– Дальше, дальше, Вечный Страж!
Проговариваю четко —
Сколько бусинок на четках,
Столько раз и «Отче наш».
Дождик – по дороге к дому.
Дальше – дети, ужин, сон.
Вот он «игрек» мой искомый —
Все прощается родному.
Дождик по дороге к дому
По зонту – динь-дон, динь-дон.
Длинный, длинный понедельник
Все же подошел к концу.
Кнопкой выключенный телек,
Абажур ночной к лицу…
***
Я стала разговаривать с собой
Когда со мной тебя совсем не стало.
И в этом сумасшествии усталом
Я нахожу и радость, и покой.
Спешу в беседку. Там, где гомон птиц…
Апрель в пасхальный день все понимает,
И каждой новой клеточкой внимает
Дрожанию березовых ресниц.
А между нами – жизни до небес,
И на душе моей светло и больно.