Едва ли не все мысли, неуловимо клоня к греху, захватывала собой эта певунья, сама того не желая. О, да! Ею невозможно было не любоваться! Ее чистый, звонкий голос, когда она протяжно тянула слова песни, проникал в самое сердце слушающих. Халисай была из тех женщин, в которых трудно не влюбиться. Ей было всего девятнадцать, когда четыре года назад с двумя малолетними детьми она осталась вдовой. Ее муж был славным мастером, из-за любви к ней переселившийся из Гоцатля в Хунзах. Четыре года назад он, распродав все свои товары в городе Аксае, славящемся богатым невольничьим рынком, возвращался домой в Хунзах. За отделанные серебром и золотом кубки, турьи рога, костыли, посохи, трубки, шкатулки, подсвечники и много другое муж Халисай выручил тогда около трехсот серебряных рублей русской чеканки, превосходящей турецкую и персидскую чеканки. На дороге неожиданно возникли тогда разбойники. В завязавшемся бою купцов против злодеев погибли муж Халисай и еще несколько его товарищей. Разбойников-убийц не удалось найти, и смерть купцов оставалась неотмщенной.

– Песню, Халисай! Хотим песню о любви! – раздались голоса отовсюду, и красавица затянула новую, более захватывающую мелодию.

Двадцатитрехлетняя вдова была поистине красавицей, но гордые хунзахцы считали ниже своего достоинства брать в жены вдову, а тем более, с детьми, даже второй, третьей или четвертой женой. Но, завидя ее, многие облизывались, как вороватые коты, прицеливающиеся к сметане.

Халисай пела, ударяя в бубен своими белыми пальчиками, и, танцуя, пускалась по кругу, грациозная, как лань, плавно и стремительно одновременно. Она была одета в длинное шелковое платье вишневого цвета, перехваченное на гибкой талии тоненьким кожаным ремешком, сплошь заклепанным маленькими золотыми монетами. В ушах ее сверкали серьги с драгоценными камнями, а на высокой груди красовалось жемчужное ожерелье. Ее иссиня-черные волосы волнами ниспадали на плечи, а небесно-синие глаза лучились жизнью и красотой, завидя которые никто бы не сказал, что она уже мать двоих детей – лицо ее сохраняло девичью красоту. Ее красные сапожки на высоких каблуках рядом с чарыками иных женщин выглядели по-царски роскошно. Каждый молодец считал за честь выскочить в круг и отплясать перед ней лихого «коня» или бесстрашного «волка», но не у каждого хватало духа – истинные мужчины всегда робеют перед настоящими красавицами. Робеют, но при надобности воспаряют духом, точно орлы, взлетающие выше всех в чистом небе. Но есть на свете еще и третий сорт мужчин, которые не робеют и не воспаряют духом, созерцая женскую красоту, но давятся скрытой злобой и пошлыми мыслями.

Конечно, если бы Халисай была простой узденкой без могущественного покровителя, то к ней бы относились иначе, да и вряд ли она смогла бы прожить четыре долгих года без единого порицания, без сплетен о ложном благонравии. Но красавица была младшей сестрой славного воителя, еще не знавшего поражения ни в поединках, ни в военных походах. А посему тут едва ли нашелся бы храбрец, смеющий открыто выказывать свои мысли, не говоря уже о том, чтобы назначить Халисай свидание.

Среди прочих влюбленных в Халисай был и молодой салатавский воин-десятник по имени Шахрудин, состоящий в авангарде Нуцальского войска, восьмисотенного корпуса, несущего службу зимой и летом, днем и ночью, ибо грозная сила может понадобиться Правителю в любой день и час. Их называли «большими львами», а всех прочих узденей Аварии – «малыми». Как бы то ни было, воин из авангардного войска не имел права участвовать в народном веселье. «Большие львы» были при полных доспехах в своем лагере, расположенном в одной версте от Хунзаха, и могли выступить в поход по первому же сигналу. Лишь одна сотня воинов находилась в Хунзахе и смотрела за порядком среди празднующих рождение престолонаследника.