– А где ваши жены и зятья? Я их что-то не вижу здесь…

– Наши жены и мужья наших сестер побоялись гнева мусульман и ушли к своим родичам, – ответил старший сын покойного, который теперь по обычаю должен был стать главой семейства. – Ну и пусть, мы их не виним… Зачем они нам, исповедующие две религии: верования отцов и дедов наших вперемешку с аравийской дурью…

Этот упрек отчасти касался и Гамача, который не разделял их языческих убеждений и не участвовал в мистериях, проводимых в горах, вдали от мусульман, или в тех немногих храмах, которые еще сохранились в более терпимых к инаковерию аварских селах. Но философ не обратил на это внимания. Его сейчас волновало другое.

Поговорив еще немного, Гамач с удовлетворением отметил для себя, что нет в них той слепой злобы, что способна погубить все семейство. Не горят они безумной яростью, чтобы выйти и сейчас же открыто бросить вызов убийцам отца. Это их быстро погубило бы, а сестер и детей обратило бы в рабство. Лишь затаенная жажда мести тлела в их языческих сердцах, которые болят и радуются независимо от убеждений. И благо, если они хоть сейчас поняли, что времена мирного сосуществования язычества и дарованного миру знойной Аравией единобожия закончились.

«О, да, закончились, – размышлял про себя философ, – и не скоро теперь вернутся, хотя история имеет обыкновение повторяться. Раньше, при Дугри-Нуцале, спорные вопросы, в том числе по тяжким преступлениям, таким, как убийство пьяного узденя, решались судом, освященным именем Престола, невзирая на вероисповедание горцев. Теперь же в Хунзахе так или иначе главенствуют алимы, беки и разбогатевшие в походах уздени, если только сам Нуцал не вмешивается в тяжбу. Род же Чарамов, хоть и восходил к нуцалам (правда, неизвестно, в каком уже колене, в десятом или еще более раннем, и представлял собой узденьское сословие, равное достоинством князьям и бекам), был лишен высочайшей поддержки из-за веры. Не к лицу амиру правоверных защищать язычников, будь они даже его дальними родственниками. Правда, Мухаммад-Нуцал, памятуя былые воинские заслуги Чармиль Зара, не единожды призывал несчастного к исламу. Но сотник, ходивший в походы под знаменами еще отца его, Дугри-Нуцала, каждый раз отшучивался говоря: «Какой из меня мусульманин? Я и двух слов на чужом языке не в силах запомнить, не то что длиннющие молитвы». И все равно, во имя общих своих предков и национального единства Нуцал не прекращал питать надежду, что славный воин Чармиль Зар, наконец-то, одумается и хотя бы для вида примет Ислам. Однажды Зар, приглашенный в замок к Нуцалу для увещевания об Исламе, наотрез отказался бросить древние верования аварцев. Он прямо заявил Нуцалу:

– Если хочешь, прикажи казнить меня, я не боюсь уродливо широкого меча палача! Я млею и трепещу перед аварскими богами, сыновьями Бечеда, и особо почитаю богинь Берай, Лагай, Рокай.

Это случилось в присутствии знатных хунзахцев и даргинских беков из Кайтага. Неслыханная дерзость была брошена в лицо непобедимого Правителя Аварии. Мухаммад— Нуцал, бывало, иных узденей и беков казнил за гораздо меньшую провинность, такую, как сокрытие нескольких голов овец от податей или игнорирование его нукеров. А тут подданный, хоть и иносказательно, хуля палача с его мечом, но ясно дал понять Правителю, что не боится и его самого, да еще и превознес языческих истуканов до священства.

– Ну, что ж, вольному воля, – решил тогда Нуцал, после минутного размышления. – Коран запрещает принуждать в вере. Только вот что я тебе прикажу, нечестивый сын моего благородного народа, прекрати паясничать! Не затевай религиозные споры. Мне будет жаль тебя, если вдруг какой-нибудь ревнитель Веры пронзит твое языческое нутро мечом Ислама. Ха-ха-ха!.. – довольный своим красноречием рассмеялся вдруг Нуцал. – А теперь можешь идти хоть к сыновьям Бечеда, хоть к дочерям его распутным. Только зря изваяны они из камня и дерева, а то бы я и сам некоторых взял бы в свой гарем наложницами. Ха-ха-ха!..».