Большой конфликт Берт Хеллингер

Цель любого большого конфликта – убрать что-то с дороги и в конечном счете уничтожить. За каждым таким конфликтом действует воля к уничтожению. Какие силы или страхи ее питают? Прежде всего ее питает воля к выживанию. Когда наша жизнь оказывается под угрозой, мы либо убегаем, чтобы не быть уничтоженными кем-то другим, либо нападаем, то есть пытаемся уничтожить другого или хотя бы обратить его в бегство. Убрать с дороги другого или другое – крайняя степень воли к уничтожению.

При этом речь, как правило, идет не только о том, чтобы убить другого, но и о том, чтобы завладеть им самим и его имуществом. Это тоже служит выживанию. Нас ужасает каннибализм, но это только видимость, ведь и сегодня бывают ситуации, когда люди обеспечивают свое выживание за счет других. Зачастую поглощение уничтоженного необходимо нам для выживания. Пусть мы питаемся в том числе и тем, что природа дарит нам сама, например, плодами растений, но остальное, в первую очередь животных, прежде чем съесть, мы должны убить.

Так противны ли эти конфликты – и здесь прежде всего смертельные – человеческой природе? В случае крайней нужды они для нас неизбежны.

Поскольку конфликты только с одной стороны обеспечивают выживание, а с другой – ставят его под угрозу, люди с самого начала пытались решать их и мирным путем: заключая договоры, проводя четкие границы, объединяя мелкие группы под общим руководством, принимая законы и т. д. Правовой порядок сдерживает смертельные конфликты в первую очередь благодаря тому, что монополия правителя на насилие не позволяет отдельным лицам или группам решать конфликты силовым путем.

Этот порядок внешний. С одной стороны, он основан на согласии, но с другой – и это первостепенно – на страхе наказания вплоть до смертной казни и исключения из сообщества. То есть он утверждается силой и, следовательно, означает в том числе конфликт и борьбу. Но конфликт этот устроен так, что он служит выживанию группы и каждого ее члена.

Таким образом, правовой порядок ставит рамки личной воле к уничтожению и защищает отдельного человека и группы от ее прорыва. Когда эти рамки рушатся, например во время войны, или когда силы правопорядка становятся недееспособными, например во время революции, изначальная воля к уничтожению снова вырывается наружу, что приводит к страшным последствиям.

Внутри групп, где человек защищен от воли к уничтожению (как чужой, так и собственной) правовым порядком, она иногда смещается на другие уровни, находя выражение, к примеру, в политической, но также научной и идеологической полемике.

В любой ситуации, где стороны покидают деловой уровень общения, мы видим действие воли к уничтожению. Вместо того чтобы сообща искать лучшее решение, сообща заниматься относящимся к делу наблюдением и проверкой его результатов, представители одной стороны прибегают к персональной дискредитации представителей другой стороны или другого направления, часто с использованием клеветы и оскорблений. Прорывающаяся здесь агрессия мало чем отличается от воли к физическому уничтожению. Объявляя другого врагом группы со всеми вытекающими отсюда последствиями, по своему чувству и намерению она точно так же нацелена на его уничтожение, по крайней мере моральное.

Можно ли от этого защититься? Нет. Даже не вступая в этот конфликт, человек оказывается его заложником. Правда, есть опасность, что в ответ на агрессию он ощутит в себе такую же волю к уничтожению, побороть которую очень трудно.

Эти конфликты черпают свою энергию не только в воле к выживанию, но и в присущей всем людям потребности в уравновешивании «давать» и «брать», прибыли и убытков. Также мы знаем ее как потребность в справедливости. Мы успокаиваемся только тогда, когда баланс оказывается восстановлен. Поэтому справедливость является для нас высоким благом.

Но всегда ли она такова? Быть может, она благо лишь в определенных рамках, когда речь идет о балансе добра? Ведь при уравновешивании ущерба и потерь потребность в справедливости имеет совершенно иные последствия.

Поясню это на примере. Если кто-то сделал нам что-то плохое, мы помышляем о мести, то есть, чтобы выровнять ситуацию, мы тоже хотим причинить ему какое-то зло. С одной стороны, нами движет потребность в уравновешивании (здесь это потребность в справедливости), но с другой стороны, в нас говорит воля к выживанию и уничтожению. Мы стремимся не допустить, чтобы другой причинил нам боль или вред еще раз. Поэтому в своей мести мы нередко выходим за рамки потребности в уравновешивании и справедливости и причиняем другому больше страданий и ущерба, чем он нам. Теперь другой тоже помышляет как о справедливости, так и о мести, и таким образом конфликту между нами нет конца.

Справедливость становится здесь предлогом для мести. От имени справедливости здесь снова прокладывает себе дорогу воля к уничтожению.

Есть кое-что еще, что разжигает конфликт. То, что мы считаем добром, но что приводит к злу. Это чистая совесть. Как и справедливость, она тоже часто становится той лошадью, которую впрягают в повозку воли к уничтожению. Ибо всегда, когда кто-то считает, что он лучше других и потому прав в том зле, которое им причиняет, он действует под влиянием своей чистой совести.

Но действительно ли эта совесть – его совесть? Это совесть семьи и группы, которые делают возможным его выживание. Это совесть группы, которая при помощи воли к уничтожению обеспечила свое выживание в конфликте с другими группами. Поскольку многие почитают ее чем-то священным, ею освящаются атаки на тех, кто мыслит и действует иначе, и даже их уничтожение. Отсюда берут начало священные войны, ведущиеся как на поле брани, так и внутри групп, когда инакомыслящие или инакодействующие воспринимаются как угроза их единству. Так же, как на войне, чистая совесть оправдывает и освящает здесь любые средства для достижения цели. Поэтому все призывы к совести или порядочности таких агрессоров остаются без ответа и уходят в пустоту. Не потому, что они злодеи, а потому, что их совесть чиста и они полагают, что борются за правое дело.