— Ты по-другому не умеешь!

Вскинув взгляд, смотрю прямо на Рамиса.

Потому что он смотрит на меня уже очень давно, не отрываясь.

— Ты изменилась, — замечает он. — Я тоже изменился. И я хочу принимать участие в воспитании дочери.

— Нет-нет-нет! — взмолилась я. — Умоляю тебя: сейчас же замолчи!

— Айлин, — произносит спокойно.

— Нет-нет! Это даже звучит ужасно! Ты наплевал на всех, Рамис. На наш брак, на меня, на детей...

Рамис морщится: я припомнила ему первую беременность…

Он дает знак своим людям, чтобы они закрыли дверь между основным залом и детской комнатой несколько плотнее. Его дочь, конечно же, не должна услышать о том, какой он монстр.

— Наплевал. Все это время ты проводил время с другими женщинами, отдыхал и жил в роскоши и богатстве, не спрашивая, как я.

— Я оставил полагающуюся тебе часть, — возражает вкрадчиво. — Ты не бедствовала, Айлин. Ты открыла свой бизнес, насколько я осведомлен.

— Открыла. Не бедствовала. Я вообще была счастлива, — я осекаюсь и обессилено опускаю руки вдоль тела. — Впрочем, это тебя не касается…

— Теперь касается, Айлин. Нам есть что обсудить, и я хочу, чтобы ты не убегала, а слушала.

— А, может, сразу в спальню? Когда мне было восемнадцать, ты не говорил со мной, ты отводил меня туда.

— Я бы и сейчас это сделал.

Резко поднявшись со стула, который снова с грохотом падает, я хватаю со стола стакан с питьевой водой и выплескиваю Рамису прямо в лицу.

Отшатнувшись, я смотрю на лицо бывшего мужа и выставляю перед собой ладони.

Вот и все…

Вот и все…

Все его тело и костюм графитового цвета были облиты водой. Его красивое, немного обросшее лицо исказилось в гримасе недовольства, а кулаки с увесистым перстнем — сжались.

Когда глаза карего цвета превратились в жгучие черные, я поняла, что это уже совсем дурной знак.

— Сядь, Айлин, — цедит Рамис и тянется за салфетками.

— Тебе хорошо, ведь ты чувствуешь себя хозяином жизни и понимаешь, что ты сильнее меня — и физически, и финансово, поэтому ты сразу с порога пригрозил мне дочерью. Я все это понимаю. Но правда жизни такова, что девочку Айлин, которой было девятнадцать, ты отправил на аборт. Тогда она тебя, дурочка, еще любила. Но ее больше нет, Рамис.

— Сядь, я сказал!

— Тебя предупредили, что после аборта у девочки Айлин может больше никогда не быть детей, но ты все равно отправил ее в тот кабинет!

— Вероятность была мала!

— Ты наплевал на собственного еще не рожденного дитя! Мы с Селин не хотим тебя видеть и имеем на это право. Вот так, Рамис. И никак иначе. И никакого завтра не будет.

— Это твоя правда. Сядь и выслушай мою, — требует Рамис.

Он тоже на взводе, и я это чувствовала.

Раньше я бы никогда не позволила себе говорить с ним в таком тоне. Никогда. Я была примерной и послушной женой, хотела семью и была верной своему мужу. Что мужчинам еще нужно?!

— А какая у тебя правда, Рамис? Мне было плохо, после вмешательства меня всю выкручивало наизнанку, а когда я позвонила на твой телефон, то услышала в трубке женский голос. Я знала, что ты изменяешь мне, и это не стало новостью. Я просто попросила эту женщину передать, что мне плохо. Но скорая приехала раньше. А ты ночью так и не вернулся.

Закончив свою речь, я тяжело дышу.

Лицо Рамиса меняется — от гнева до помешательства и растерянности. За считанные секунды.

— Я не знал, Айлин.

— Да, ведь с помощницей было всяко лучше, чем с больной женой, которую ты отправил умирать. Вот она — правда, Рамис. А свою ты оставь при себе, она ни черта не покроет.

Официанты вернулись со двора кафе, нарушив гробовую тишину.

Схватив со стола тарелки с остатками еды, я принимаюсь помогать нескольким официантам убирать зал. Я никогда не стыдилась убирать столы вместе со своими подчиненными, потому что когда-то я начинала именно с этого.