За дверью стоял палочник.

Темно-серое пальто растерянно обвисло на нем, как будто находилось на магазинной вешалке в обществе ярких и дорогих курток и не надеялось стать приобретением. Подобранная в тон шляпа скрывала тускло мерцающие под ней фасеточные глаза. Пошевелив выдаваемыми за руки лапками, он поднял их, отчего забавно заколыхались пустые рукава. В правой зеленовато-серой зазубренной клешне он держал плоский корпус из черного пластика с короткими проводами обвисшими, как мой член. Проворчав нечто неразборчиво-требовательное, пощелкивая золотисто-черными жвалами, он тряхнул клешней, зависшей над порогом. Приняв в правую руку то странное устройство, я, в свою очередь, передал ему смявшиеся фотографии, изображавшие мою жену в самых разных ракурсах, положениях, одеждах, белье и даже без них на одном снимке, сделанном когда-то с моего позволения для участия в некоем позабытом теперь конкурсе. Черно-белый вариант того изображения долгое время висел в кабинете, пока я не счел слишком вульгарным во время работы возбуждаться на собственную жену.

Ломко выгнув конечность, сопровождая то потрескиванием и дергаными движениями головы, палочник отправил глянцевую бумагу во внутренний карман пальто, смяв ее при этом еще больше.

Протрещав расколотое длиннозвучие на прощание, палочник развернулся и, пошатываясь, не столько ступая по ступеням, сколько переваливаясь и спрыгивая с них, отправился к пространствам пахнущей табачной скверной преисподней, к этим подземелиям страдания и хаоса, где тошнотворные испарения поднимались призрачными лабиринтами из мятых жестяных банок, отчаянно пытающихся сохранить безжалостно выцветающие на оборванных этикетках антропоморфных овощных чудовищ, улыбчивых и жизнерадостных. Удерживая приоткрытую дверь, я наблюдал за низвергающимся палочником, широко раскрывшимися ноздрями вдыхая неожиданно приятный, прохладный, немного затхлый воздух лестничной площадки, собравший в себе ароматы множества таинственных явств, изготавливаемых на всех пяти этажах, скомкавший их в прогорклую, жирную мерзость, показавшуюся мне нестерпимо аппетитной и сдавившей судорожным голодом мышцы живота. Кривобокие плитки пола, потрескавшиеся, в прорехи между собой согнавшие окурки и мусор, смеялись надо мной беззубыми пятнами. Согнувшись, я отполз назад, прикрывая за собой дверь. Втолкнуть обратно собачку оказалось для меня совершенно непосильным, посему мне пришлось сперва толкнуть дверь ногой, открывая ее пошире, а затем, отступая и отклоняясь назад, потянуть ее всем своим телом. Вяло покачнувшись, она загрохотала о свою раму победным гонгом естества, сопровождая то вожделенным, успокаивающим щелчком, сохранявшим меня в безопасности моего удушливого бункера.

Слюна затопила мой рот пресноводным страхом. Впервые за многие дни я почувствовал не просто необходимость в пище, но желание ко всему, представляющемуся ею, вожделение к самой идее насыщения, сладострастие в его газообразующей ипостаси, неприличие бурлящих звуков, все оттенки знаменующего наслаждение испражнения. Осев на пол, цепляясь пальцами вытянутой руки за ручку, я бросил взгляд на дальний конец коридора, за левым поворотом которого, чуть менее чем в тысяче умерщвлений плоти, пребывали полнотелые сокровища кухни.

Облизнувшись, я отпустил золотистую сталь и упал на четвереньки. Серебристым миражом маячило передо мной видение величественной громады холодильника, этого серокожего чудовища, нутро чье в многообразии чудес его пригодно было для изготовления желтоликих сыров и непристойно набухших колбас, а кровь, в различии венозном и артериальном, плазменном и гнилопенном, смогла бы заполнить бутыли с напитками, распираемыми воинственным газоразрядным напряжением, немые сосуды вяжущих, отупляющих сладостью соков, прозрачные вместилища уверовавших в свои целебные свойства минеральных вод, стальные яркие темницы пенистых увеселений. Где-то по соседству с ними дожидались раскалывающего аборта нежностенные яйца, разъедали стенки пластиковых изгибов столь любимые моей женой экзотические соусы, могли даже притаиться шоколадные конфеты в красочных обертках с животными и ягодами на них, если конечно, все их горчавое безумие не исчезло уже за маленькими губками моей жены, способной пожирать их в немыслимых количествах, увеличивая варварскую ее похоть.