– Ты знаешь, мама, – начала Персефона, – когда за мной прибыл Гермес, я так обрадовалась! Аид дал мне гранатовое зернышко и вынудил меня его съесть. Причем как-то украдкой. Я ничего не могла поделать. Честно! Клянусь, именно так и было! А вот как он меня увез: мы играли на лугу, совсем одни, собирали цветы, веселились. И тут я увидела тот чудесный нарцисс. Я потянулась за ним, а из-под земли – откуда ни возьмись – вдруг он! Втянул меня в колесницу и утащил в свое царство, как я ни билась и ни кричала. Мне даже думать обо всем этом невыносимо, но раз ты спрашиваешь, вот именно так все было, клянусь.

Мать с дочерью снова заключили друг друга в объятия, наслаждаясь воссоединением. Вскоре разделить их ликование явилась Геката, и с тех пор она остается неизменной спутницей Персефоны. Прибыла и мать самой Деметры, Рея, чтобы сопроводить ее в чертоги богов. Она сообщила, что Зевс пообещал дать Деметре все, чего та пожелает, и что Персефона будет проводить под землей с Аидом лишь четыре месяца в году, если Деметра сменит гнев на милость и позволит посевам всходить как прежде.

Так и поступили. Все вышло, как планировал Зевс. Но урожай был не единственным даром, который получили смертные от радующейся Деметры. Собрав старейшин Элевсина, она научила их обряду мистерий, которые сулили приобщившимся изобилие и достаток при жизни и блаженство после, когда они сойдут в обитель Персефоны.

Шли месяцы. Метида, по-прежнему заточенная в животе Зевса, едва не лопалась от негодования. Ей удалось превратиться из бабочки обратно в богиню, но очень и очень крохотную, учитывая тесноту ее темницы. Единственное, что в ее теле увеличивалось вопреки всему, – это живот, поскольку день появления ее дочери на свет неотвратимо приближался. Зевс между тем совершенно позабыл и о Метиде, и о зачатом ребенке.

Но однажды он проснулся с жуткой головной болью, которую ничто не могло унять. Тогда он пришел к неутешительному выводу, что в его череп пробрался какой-то из мелких демонов, шныряющих по свету, а значит, избавиться от этой пульсирующей боли удастся только радикальными средствами.

Зевс позвал своего ближайшего советника, Прометея, и вручил ему огромный двусторонний топор. Он был выкован Циклопами из холодной серой бронзы и закален в водах Стикса, чтобы бил без промаха.

– Разруби мне голову, – велел Зевс, склоняясь, чтобы Прометею было проще попасть.

Прометей застыл в нерешительности, но Зевс настаивал. Топор со свистом рассек воздух и вошел в череп повелителя богов, словно в масло.

Из раны выскочила крохотная, но полностью оформившаяся женская фигурка – в женском платье, поверх которого был застегнут золотой панцирь. Подол одеяния колыхнулся, приоткрывая золотые поножи на голенях. На голове фигурки был воинский шлем с гребнем, в левой руке она держала золотой щит, а правая потрясала копьем.

Под изумленными взглядами богов фигурка спрыгнула с головы Зевса на пол и начала стремительно расти, пока ее глаза, видневшиеся через прорезь в шлеме, не оказались вровень с глазами окружающих. Тогда она издала воинственный клич, от которого бросило в дрожь всех, кто его слышал: Море забурлило, Земля содрогнулась, Небо заходило ходуном, звезды перемешались. Гелиос натянул поводья, останавливая на скаку своих коней и придерживая ход дня, чтобы разглядеть новоявленное чудо. Боги, оказавшиеся неподалеку, бросились врассыпную и попрятались.

Когда суматоха наконец улеглась, юная богиня объявила, что ее зовут Афина.

Зевс улыбнулся. Голова больше не болела. Это чудесное создание – его дочь, рожденная из его головы. В последующие тысячелетия он будет твердить об этом при каждом удобном случае, и мало кто вспомнит потом, что у Афины имелась мать. Небывалую мудрость и стратегический талант, которыми вскоре прославится Афина, Зевс тоже поставил себе в заслуги, хотя в действительности гордиться он мог только тем, что ему, испугавшемуся, хватило смекалки заманить Метиду себе в желудок и присвоить ее беременность.