Маркиза полдня была занята своими делами. Иногда она пересекалась с племянницей и посвящала ей добрую улыбку и комплимент.

– Как вам идет этот румянец. Вы прямо ожили, дорогая моя! Никогда не видела, чтобы ваши глаза так искрились удовольствием. А какой гибкий у вас стан, это надо непременно подчеркнуть легким платьем.

Наступил, наконец, ранний вечер и обе дамы сели в экипаж маркизы и выехали.

– Я вот все думаю, дорогая, – начала вдруг маркиза, – раз вы замуж так и не вышли, то не отзовет ли ваш несостоявшийся муж свои деньги назад? Тем самым он может нам все испортить. Надо бы подумать как мы можем защитить вас.

– За проведенное с ним время я могу сделать вывод, что он так не поступит, мадам. Он мог бы это сделать еще давно, но не сделал. К тому же он думает, что я поехала в Испанию. Пока правда вскроется, я придумаю что-то еще, чтобы не возвращаться туда.

Маркиза задумалась. Ее блестящие глаза выдавали напряженную работу мысли.

– Вот не пойму никак, или этот фон Аррас донельзя благороден, или совсем глуп. Уж чего, но загадочности ему не занимать.

Вскоре дамы оказались у другого не менее богатого особняка в приятном новом квартале, который активно застраивался не менее пленяющими взор особняками и отелями. Поистине услада для самолюбия неискушенной молодой души. Амелия не прекращала трепетать и вместе с тем гордилась возможностью вырваться из оков небытия сразу в объятия шикарных особняков и торжественных светских вечеров. Однако ее самолюбие и тщеславие стали улетучиваться минута за минутой, как только она оказалась в большой зале, где уже присутствовало человек пятнадцать и далее, когда она была представлена хозяйке салона – мадам де Кондорсе. Амелия не могла знать это общество или даже понять кто есть кто, но все (как ей казалось) держали себя здесь с таким апломбом: вели такие чинные и изощренные в остроумии беседы, двигались так изящно, что Амелии начало казаться, будто она держится совершенно не так, а, проще сказать, вообще никак не держится. В общем-то, не держаться никак – это тоже своего рода манера держаться пусть и странноватая.

После того, как ее представили еще двум-трем господам бедняжка совсем раскисла. Увы, не дотягивала она до изысканности их манер и речи даже наполовину. Ах, как все было проще в родном замке! А во дворце фон Арраса вообще никто не церемонился. Как назло, мадам де Колонь куда-то запропастилась.

Между тем это общество на самом деле нельзя было считать таким уж высшим, если Амелия прожила в Париже хотя бы месяц, то поняла бы, что даже мелкий буржуа ведет себя с неменьшей самоуверенностью, его выдают только неуклюжесть речи и грубоватость манер. А в доме у маркизы просто собрались люди науки слишком умные и оттого, в массе своей, навевавшие скуку. Посему представленная сама себе, Амелия не нашла ничего лучше, чем хранить молчание, любезно улыбаться тем, кто улыбался ей и давать односложные ответы, если к ней обращались.

Тетушка возникла из ниоткуда, шелестя пурпурным шелком, шедшим к ее каштановым волосам. Она подплыла к Амелии. Эту женщину все же можно было назвать пленяющей сердца, несмотря на ее длинный нос с горбинкой, тонкие губы и грубоватые руки. Все же блеск глаз завораживал, и в целом фигура сохраняла юную стройность.

– Что ж вы встали как вкопанная тут, возле стены? Расслабьтесь. Вас оценивают, да, но не ведут на эшафот. Все находят вас премилой, юной и нежной. Все остальное вам простят. Юные неискушенные девы в Париже – это диковина, им всегда все прощают. Мадам де Кондорсе особенно к вам расположена, я уже успела поведать ей вашу историю.