Сам Герман такого не переживал. Его знания основывались на том, что он сам прочитал, что ему рассказывали старшие, преподаватели в университете. К нему ещё никто не приходил с тем, что у него близкий покончил с жизнью собственными руками. Но если бы он не принял предложение от школы, то когда бы у него была возможность начать с этим работать? Для него это тоже было важно, но в первую очередь куда важнее помочь детям. Они больше него не понимают то, в чём оказались. Часть из них пережило естественную смерть бабушек-дедушек, возможно, домашнего питомца, но чтобы умер тот, кто должен был жить… Даже если это просто одноклассники – это сомнительный опыт, который все получили.

Герману было интересно, насколько череда суицидов коснулась тех, кто не имел непосредственного отношения к умершим. Накладывает ли это на них отпечаток, уходит ли в бессознательное или проживается незаметно. Злату и её мужа это коснулась, хотя они даже не учились в школе, они были родителями, но для них эта тема триггерная и очень опасная. Своим беспокойством они могут только растревожить ребёнка, если не возьмут себя в руки и не начнут разбираться с тем, что с ними происходит. Возможно, ответ простой, кто-то из их близких ушёл из мира по собственной воле, и поэтому для них это настолько травматично. Но так же это может быть и повышенная тревожность, когда любое табу, поступающее из общества, отрицается, прогоняется прочь. Об этом нельзя говорить, это нельзя упоминать вскользь, с этим нельзя жить рядом. Но табу только усиливает возможную травму. Чем больше освещать проблему, тем она будет доступнее, тем ближе будут находиться способы её разрешения.

Суициды – это не просто. С ними нельзя работать фразами «это пройдёт», «всё будет хорошо», «забудь». Суицид – это многослойное последствие, которое может разрастись корневой системой в разных направлениях. Кого-то может злить умерший человек, кто-то может злиться на себя, что ничего не заметил, кто-то будет злиться на тех, кто подвёл к суициду, кто-то будет проклинать судьбу, что всё сложилось именно так. Дальше вопрос касается проживания горя и того, что люди будут делать: возводить в абсолют, принимать реальность или отравлять воспоминания. Сложно сказать, какое именно решение проблемы будет правильным, если человек в праве испытывать всё то, что разворачивается в нём. Ему нужно пережить свою трагедию, свою травму и потерю.

Трудно сказать себе: «Он так страдал, что никому не мог сказать об этом», но ещё хуже когда: «Он говорил, а я не помог».

Женя хочет сделать всё, что в её силах, да и возраст позволяет. В отличие от Маши, она более осознанна и принимает то, что в ней происходит. Принимает так, как есть, даже ту зависть, которую в ней воспаляла Лиза, будучи с Аней. Женя терпела, но не сорвалась, не сказала ничего такого, что осквернило бы Лизу. Её желание заключается лишь в том, чтобы помочь Ане, потому что если с Аней что-то случиться, самой Жене будет плохо. И Женя хочет этого избежать.

Звучит коряво и неправильно, будто Женя действует исходя из собственного эгоизма, но кто так не поступает? Мы хотим, чтобы окружающим нас людям было хорошо, чтобы мы чувствовали себя хорошо тоже. Никто не хочет страдать, никто не хочет, чтобы их близкие страдали. Это всё взаимосвязанно и образует незатейливый союз, где люди стараются ради друг друга.

Совместное выживание и защита от одиночества. Пусть и звучит это резко и грубо. «Каждый живёт ради собственного комфорта», но разве это не так? Если ты не будешь в комфорте сам, как ты сможешь спокойно жить рядом с другими? Это же и касается пирамиды потребностей. У голодающего одни потребности, у того, у кого есть кров, еда и одежда, уже другие. Но здесь исключён человеческий фактор, человеческая мораль, которая говорит, что человек человеку – брат.