– Вроде всё, – устало протянула она, пододвигая рисунок Герману, а карандаши убирая в коробку.

Убирала согласно цветовому градиенту: красный, рыжий, оранжевый, жёлтый…

– К сожалению, сейчас рисунок мы разобрать не сможем, – отметил он, глядя на время, – осталось немного. Придёшь в следующий раз, чтобы мы с тобой разобрались на месте?

– А сейчас нельзя? – воспротивилась она, ожидаемо вставая на дыбы.

Раздражительность действительно была ей присуща, и она действительно делала это на автомате. Это её привычная модель поведения. Возможно, проблема была и раньше, просто её подруги о ней говорили: ей сложно держать себя в руках, когда что-то идёт не по плану. Но даже если так, намного важнее то, как она после этого отходит. Сейчас, зная, что эти реакции касаются её подруг, она переживает это виной и чувством стыда, потому что есть ощущение, что контроль над собой ей не доступен. Что есть то, что выходит за рамки и ей невидимо.

Беспомощность всегда отягощает состояние, заставляя думать, что ничего в этой жизни правильно и достойно ты сделать не можешь. Что твоих сил недостаточно, что ты упустил шанс и подходящей момент, что ты слишком засиделся на месте.

– На интерпретацию понадобится больше времени, а пока – расскажи мне о них. – Герман указал плавным движением на рисунок.

– Да что о них говорить, жаба и змей… Никогда таких не видели? – усмехнулась пожухло она, склоняясь над коленями.

– Ты устала?

– Нет, просто не понимаю, зачем это. Я… Или всё же устала. Тяжело было рисовать. Я не рисую обычно. То есть, м-м, вообще. Мне это не нравится. Тяжело.

– Но у меня отлично получилось. Когда смотришь на такую жабу, сразу думаешь, что с такой жить очень сложно.

– А вам не кажется, – с долей заносчивости, – что со змеем, который вас душит, жить сложнее?

– И с ним тоже. Они одно или всё-таки два отдельных?

– Да я же говорю: жаба и змея – конечно, два отдельных.

– Я не знаю, что у жабы за спиной творится, вдруг всё-таки одно, поэтому уточняю.

– Тогда я отвечаю: нет, они не одно.

– Хорошо, а как они пришли к таким отношениям? Почему змей душит жабу?

– А мне откуда знать?

– Я думал, что они твои, или нет?

Маша растерянно захлопала ресницами. Даже не предполагала, что так могло быть. Неожиданная новость даже для неё самой.

– Не мои они. Припёрлись ко мне, а мне теперь от них плохо, да и вообще… Я думала, что мы, м-м, обо мне будем говорить.

– Тебе кажется, что мы говорим не о тебе? – Та кивнула. – Хорошо. Расскажи тогда о том, о чём бы тебе хотелось сейчас поговорить.

– Герман Павлович! – резко вставила она. – Я же говорила, что злюсь… А вы как специально, вопросы такие задаёте, а я даже не знаю, как ответить. И вообще, это же к делу не имеет отношения, как и вот эти. – Он дёрнула подбородком в сторону листа.

– А какие вопросы ты бы хотела, чтобы я задал?

– Какие?..

Для неё самой это тайна.

– Ну… Такие… Да не хочу я вопросов, просто скажите, что делать, чтобы вот этого не было. Чтобы я с подругами не рассорилась, чтобы… Нормально всё было, и я не злилась.

– Ты хочешь, чтобы злости в твоей жизни не было вообще?

– Да.

– Почему?

– Потому что злые люди никому не нравятся.

– А ты хочешь нравится? – Ярое согласие головой, отчего косички снова подпрыгнули. – Всем-всем-всем?

– Ну… Не прям всем-всем. Потому что это нереально… Я же не могу знать всех людей, значит, и понравится всем не могу. Я хочу нравится тем, с кем общаюсь. Они же мне нравятся, да и ведут они себя нормально, а я одна… веду себя вот так. Я же чувствую… Чувствую, что это встаёт между нами… Стеной, преградой. Что со мной начинают вести себя осторожно. Настороженно. Будто, знаете, я из тюрьмы вышла за избиение человека, и все ждут, когда я снова туда попаду, снова избив человека. А никто этим человеком не хочет быть… И я не хочу быть, этим… Как их называют, которые срываются?