Gut Ding will Weile haben .

Постепенно, от меньшего и размытого к большому и чёткому. Так мы можем сейчас увидеть другие галактики, рассмотреть звёзды в них, протянуть руку в их направлении, но не схватить. Но даже того, что мы видим, нам достаточно для того, чтобы не сдаваться и двигаться дальше.

– Что думаешь, Маша? – спросил он у молчуньи.

– Да как мне это сделать? Не понимаю…

– Можешь попросить у своих подруг помочь с этим. Поделись с ними переживаниями…

– Не могу, – вклинилась односложно она.

– Из-за чего?

– Не знаю. Из-за того… Из-за того, что внутри сидит.

– А что внутри сидит?

– Мерзкая жаба, которую душит змей.

– Они большие?

– Очень…

– Размером с мой кулак?

– Больше. М-м, раза в три.

– Это очень много. А где жаба сидит?

– Вот где-то здесь. – Маша указала на область грудины выше сердца.

– А они как, в лёгкие залезают или в сердце?

– Они… Они все вместе. В одном. Как сказать? Будто всем там тесно, и сердцу, и лёгким…

Герман приложил палец к губам, а потом подошёл к шкафу. Достал бумагу и цветные карандаши.

– Нарисуешь их?

– Их? Жабу со змеем? Да я рисовать не умею…

– Неважно, умеешь ты или нет, важно то, что ты сделаешь это. Я не оцениваю твои навыки, это не главное в моей работе. – Он подмигнул ей и положил на стол «приборы для изучения».

Маша немного жалась, осматривалась, но всё-таки подъехала поближе к столу, вытащила разом карандаши, наклонив упаковку, но придерживая руку, чтобы они не попадали со стуком на стол. Чтобы не оставили точечных разноцветных следов на белой бумаге. Это она предотвратить смогла.

Герман сел на своё место, а Маша задумалась, как показать этих жабу и змея, в три раза больших кулака Германа Павловича и так, чтобы они уместились на альбомном листе. Она отдала размышлениям больше семи минут – Герман засёк. Время – тоже важный показатель.

Простого карандаша не было, и она использовала чёрный для того, чтобы наметить форму. Пусть и не умела рисовать, начала с набросков шаров, которые обозначали жабу. Она занимала почти весь лист и, как видел Герман, стремилась вылезли с белого пространства, как оторваться от небосвода подающая звезда.

– А есть стёрка? – спросила Маша, обеспокоенная тем, что делает жаба.

– К сожалению, нет, рисуй так, как получается.

– Но она вылезает за пределы листа, – вылезло вместе с этим слабое недовольство.

– Пусть вылезает, она же большая, ей надо больше места.

Маша претенциозно вздохнула и опустила плечи. Посидела ещё с минуту, ломала свою голову и продолжила: карандашом уменьшила границы, потом начала обвивать вокруг тела змеи. Змея. Или даже ужа. По сравнению с земноводным пресмыкающееся не соответствовало размерам, обозначенным Машей. Возможно, она отталкивалась именно от размеров жабы, а не змея. Тот тремя кольцами обвилась вокруг тела. Маша, уже надавливая на чёрный карандаш, обозначила «выемки», чтобы было однозначно видно, что маленький змей приносит жабе дискомфорт.

После того, как Маша выделила силуэты и была ими удовлетворена (она порывалась схватить невидимый ластик, но каждый раз тяжело вздыхала и начинала обозначать линии чёрным карандашом, оставляя яркие следы) в дело пошли цвета. Она выбрала тёмные: зелёный, коричневый, синий, которые составляли основу. Затем взялась за жёлтый и ядовито-зелёный.

В кабинете было слышно только то, как увлечённо Маша водила карандашами по столу, иногда стучала ими, когда брала резко и целилась в листок. Жаба вышла страшная: с бородавками и нарывами, заплывшими, слипающимися глазами. Болотно-зелёным Маша показала, что земноводное источает неприятный запах, а змей был сине-коричневый. Сначала Маша пыталась нарисовать чешую, но быстро бросила это дело, нахмурившись, начала активно заштриховывать спиральное тело. Так же она цыкала каждый раз, когда выходила за пределы контура, а потом прибавляла жабе или змею лишней кожи, поэтому кое-где животные казались вздутыми, будто их перекусали комары или у них выявилась аллергия на пчёл.