Один раз к нему в кабинет привели родителей. Те удивились, увидев вместе привычной особы из высшего общества с чёрно-седыми волосами среднестатистического мужчину тридцати лет, с небрежной копной коротких волос, которые по-умному должны были лежать в аккуратной британке, если бы не отрасли и Герман их не забросил. Вид его был более прилежным: бежевые прямые брюки, белая рубашка, заправленная за пояс, светлый галстук. Вид его располагал к себе, потому что, хотя бы отдалённо, но сочетался с тем, какую форму носят ученики. Этот же вид успокаивал взрослых, которые быстро переводили взгляд с волос на чистое лицо с квадратной челюстью. Их встречала спокойная, ровная, как метрическая система измерения, улыбка.

Эти родители пришли поговорить о том, что происходит в школе, будет педсостав что-то с этим делать или им стоит брать сына в охапку и уходить.

– Это зависит от вашего решения, – прямо ответил Герман, обводя рукой сидящих перед ним, взбитых до состояния нервозности родителей. – Но в первую очередь от состояния вашего ребёнка. Что он чувствует, чего он хочет, что он сам думает обо всём этом.

– Как он может решить? – строго вступилась мать. – Ему ещё ничего непонятно! Он просто находится в этом, и!..

– Злата, – попытался успокоить её муж, – понимаете…

– Герман.

– Да, спасибо, Герман. Мы просто хотим знать, продолжится это или нет. Чего нам ждать? Такие происшествия не проходят просто так ни для кого.

– А как ваш ребёнок реагирует?

Злата показательно вздохнула, будто Герман не слышал материнских слов. И как он только мог не обращать внимания на то, что она говорит о своём ребёнке? Он же ничего не понимает. Абсолютно ничего, и от смерти далёк настолько, что ни один из родителей не говорит «смерть», «самоубийство» или «суицид». Табуированные темы, которые стоят под запретом. Люди живут веки вечные, а потом просто исчезают, оставляя за собой материальный след из свежей могилы и чистенького надгробия.

– Вы ведь знаете, что испытывает ваш ребёнок? – надавил Герман.

– Послушайте!..

– Злата, – вновь остудил её супруг, – мы… не можем сказать, потому что мы сами с этим не встречались, и, честно говоря, сами не знаем, что думать.

– Но, похоже, ваша супруга боится. Если боитесь, обсудите это с ребёнком, узнайте у него, что нужно ему. Возможно, смерти его и не касаются, он продолжает жить в своём мире вместе со своими друзьями, которые отвлекают его от насущных вопросов, такое тоже имеет место быть.

– А вы точно психолог? – врезалась клином Злата, сводя рыжие брови. – Не представляю, чтобы психолог мог так изъясняться.

– Тамара Олеговна, по всей видимости, так не говорила? – Обескураженный вид Златы дал односложный ответ. – Психологи – это люди, а все люди разные, и у каждого психолога своя манера общения, свой способ работы. Я настаиваю на том, чтобы вы обсудили данный вопрос с ребёнком.

– Да он с друзьями захочет остаться, конечно! А что тогда делать, если снова?..

– То есть это в большей степени трогает всё-таки вас, а не его? Боитесь за его психику? Если боитесь, можете договориться. А можете принудить, если будет слишком страшно. Если подумать, то что решает ребёнок? – Герман подтянулся, слишком позволил себе развалиться в кресле, скинув руки на подлокотники. – Пока ему нет восемнадцати, пока он не достиг критического возраста, вы властны над ним.

– Но мы не хотим так поступать! – твёрдо озвучил мысли обоих отец.

– Замечательно. Тогда поговорите и семейным консилиумом решите, что для вас ценнее и важнее. Не забудьте только ему сказать, что вы боитесь и чего вы боитесь, чтобы он понял ваши мотивы, потому что, скорее всего, он увидит только ваше желание оторвать его от коллектива, с которым он вырос.