Бог бережёного Сергей Волошин
1
– Здравствуйте, доктор! Не проходите мимо! Куда это вы с утра пораньше, и с таким утомлённым лицом?
– В морг.
– Кто? Кто, доктор?
– Перфильев.
– Как?
– Мог бы ещё в космос полететь. Операция прошла хорошо, но ночью в реанимации аппаратура оказалась отключенной. Думаю, что он сделал это сам, причём сознательно.
– Вот дурак.
– Не могу знать. Но тяжело переварить. Вы думаете, это легко – хоронить свой труд и держать в памяти своё собственное кладбище? – заведующий отделением травматологии Марк Александрович Ланге устало остановился, словно ему хотелось и нужно было кому-то выговориться, затем тяжко вздохнул и легко прикоснулся рукой к окрепшему плечу Алексея. – Вы-то, Бережёный, как себя чувствуете?
– Да не Бережёный я, сколько раз говорить, а Береженый, – с некоторой долей досады поправил Алексей. – Почти готов к труду и обороне. Рвусь в бой, доктор!
– О труде, обороне и боях ещё рановато мечтать, но колено мы вам собрали неплохо, последний снимок достаточно оптимистичный, теперь потрудитесь разработать ногу до необходимой для комфортной жизни амплитуды, это уже в вашей компетенции. Сегодня что у нас, среда? В понедельник готовьтесь к выписке. Медсёстры вам всё расскажут. Извините, отвлекли меня… Пошёл дальше, – в некой рассеянности сказал Марк Александрович и, угрюмо пошатываясь, побрёл по направлению к одноэтажному домику в глубине больничного двора, в который каждый день заносили или завозили трупы или останки тел.
«Вот и Перфильев… – подумалось Береженому. – Сколько же боевых товарищей забрала эта война…»
*
Тупая мучающая боль уже несколько дней, как окончательно отхлынула от ещё не спаявшихся до конца малиновых рубцов на неоднократно прооперированной правой ноге. Как и сказал доктор, последний рентгеновский снимок наконец-то показал, что хирурги городской больницы полностью удалили из раздробленного колена все осколки французской мины, три месяца назад коварно подкараулившей штурмовую группу под Артёмовском. Увлеклись с Ванькой Бурковым наблюдением за повисшей на окраине города «птичкой» – дроном с прикреплёнными на нём гранатами, и прозевали адское детище подлых лягушаников, которое невозможно обнаружить даже опытному сапёру.
Лежит себе присыпанная чёрной донбасской пылью зёлёная французская болванка с магнитным датчиком. Лежит, отдыхает от дел своих смертельных ровно до того момента, как что-нибудь металлическое не приблизится на убойную дистанцию. Ванька даже не успел крикнуть своё коронное «ё!». Так и запишите – боец Бурков с позывным «Остров», а был он родом с Сахалина, пал смертью храбрых от запрещённого всеми международными конвенциями французского оружия. И ведь сами же наследники Наполеона да их подопечные с берегов Днепра эти конвенции и подписывали – вот, что любопытно. Война без правил и совести – понятия, которого на одичавшем от потребления и содомии Западе в принципе не существует.
Эх, Франция-Франция, страна любимых Береженым с детства героев-мушкетёров, умиротворяющего Джо Дассена и будоражащего Луи де Фюнеса. Куда же ты скатилась, восхищающая в прошлом и ненавидимая в настоящем? Куда подевалась французская честь и слава, мудрость Виктора Гюго и миролюбие Альбера Камю? Видно, не зря писал знавший нутро любителей болотных лягушек русский классик Лев Николаевич, что никогда наглость насильников не доходили до такой степени, до которой они дошли теперь. Сто с лишним лет назад писал, как будто в будущее смотрел и видел в нём этого самодовольного наполеончика Макрона-микрона и всю его потерявшую мужское достоинство обслугу.
Не надо верить французам, их певучий, по нашим понятиям какой-то бабский язык всегда скрывает мысли говорящего. Впрочем, и английский маскирует, хоть и состоит из сплошного шамкания и рычания, так и прося огранки логопеда. Начитанный словоохотный Ванька Бурков рассказывал Алексею, что раньше англичане говорили чисто и красиво. Почти как итальянцы. А произношение такое ужасное у них появилось из-за миграции на острова полудиких викингов. От них и набрались этой выворачивающей изнанку картавости.
А вот от кого нахватались безмерной лживости, захлёстывающей наглости и беспредметного высокомерия – одному Богу известно. Накрутив на полную катушку все вещающие болванки – от орбитальных спутников до утюгов, сами себя убедили в собственной важности и исключительности, упразднив в лексиконе само понимание правды и чести. Они ведь действительно верят в то, что и Наполеона, и Гитлера героически одолели их бравые бойцы в тонких кальсонах. У них и бойня миллионов вьетнамцев и десятков миллионов индейцев подаётся как жестокая агрессия косоглазых и краснокожих зверей против цивилизованных миролюбивых джентльменов, принесших с собой мир, еду и лекарства. Поэтому и воевать с ними надо по их правилам, а не по нашим, всё ещё робко озирающимся на русскую справедливость и высокую истину.
*
…В больнице всё не так, как под Артёмовском. Здесь тепло, светло, сыто и безопасно. Но чего-то не хватает. Десять лет войны за спиной – целая жизнь, целый мир. А тут мир иной, кажущийся диковинным, неправильным, бессмысленным и мелким, и к нему как-то надо адаптироваться, пристраивать свой искалеченных войной дух. Паутина старых связей разорвана в клочья, запутана в комья, приземлена и взялась перегноем, а новые связи – вот они – строгие усталые врачи, игривые заботливые медсёстры, изрядно поднадоевшие неразговорчивые соседи по палате и какие-то новые спутники, с какими предстоит пересечься на шаловливо петляющей дороге бытия.
… Алексей проводил взглядом доктора и вернулся в небольшую беседку под высокой тенистой черёмухой, где уже который день собирались пациенты из подготовительной палаты межрайонного онкологического диспансера, пока ещё не испытавшие всех тех мучений, которые им уже выписаны судьбой. С недавних пор в практику этого медицинского учреждения вошла диагностико- психологическая подготовка больных к оперативному вмешательству. Любой индивидуум, даже самый отважный, уже от одной мысли о хирургической операции находится в состоянии сильнейшего стресса. И это, как выяснила наука, не самое лучшее состояние не только для пациента, но и людей, призванных спасти человека, и вернуть его к нормальной жизни. Вот в диспансере и появилась и палата, и традиция госпитализации пациентов за несколько дней до операции. Чтобы не только досконально изучить особенности заболевания, разработать план конкретного хирургического вмешательства, но и подготовить к нему человека психологически.
Так как пребывать сутками в отделении, где пахнет болью и смертью, церемония далеко не самая усладительная, четвёрка пациентов экспериментальной палаты взяла за обычай выходить на прогулки в больничный двор, не спеша бродить по аллеям между лечебными корпусами, цветочными клумбами, и дышать кислородом, присаживаясь в беседке. Именно там компания и привлекла внимание откровенно и давно скучающего на лечении в травматологическом отделении Береженого.
За несколько дней посиделок с интересными собеседниками Алексей успел познакомиться со всеми. С семидесятилетним пенсионером, бывшим горным инженером Фёдором Власенко, которого сразу окрестили дядей Федей, с Сергеем Авериным и Михаилом Кошкиным – двумя предпенсионного возраста предпринимателями, похожими друг на друга, как родные братья, ещё и с опухолями, локализованными в той самой части толстого кишечника, которую мужчины предпочитают не обсуждать. Самым удивительным оказалось знакомство с Миланом Боговичем – безусым лет двадцати молодым человеком сербской национальности, с длинными волнистыми волосами, женоподобным лицом и необычайно тонким обтянутым бледной кожей скелетом. Удивление сей человек вызывал тем, что, несмотря на достаточно юный возраст, имел свою необычно трезвую, а порой до отрезвления необычную точку зрения на любой сложный вопрос, обсуждаемый мужчинами в беседке.
– Не буду я этого читать, Миша, даже не предлагай, – пробурчал дядя Федя, обращаясь к Кошкину. – Ну, что это за имя у писателя – Ник Вотчер? Или этот, что ты мне давеча предлагал, Жорж Бор… Ты говоришь, это наши, русские авторы? Да идут они куда подальше с такими псевдонимами идиотскими! Что, свои имена и фамилии забыли или в подражание пиндосам? Нет, Миш, вот принципиально не буду читать. Ну, что могут написать люди с такими искривленными мозгами?
– Дядь Федь, да я ж не настаиваю. Читай с русскими фамилиями. Я просто тебе предлагаю познакомиться с современной прозой. Ты же говорил, что в наше время никто ничего не пишет. Так их много, разных авторов, – пожал плечами Кошкин – индивидуальный предприниматель-книготорговец.
– Не буду читать это. Оно не русское. В нём нет ничего русского, начиная от псевдо автора! Надо произвести импортозамещение псевдонимов! – громко сопя, отрезал дядя Федя.
И здесь на невидимую арену беседки вышел он, Милан Богович. Тихо так, словно шепча, произнёс:
– Так у Александра Гриневского – тоже псевдоним был – Грин. Он даже писал, что чувствует себя не Гриневским, а Грином. А Чехов подписывался Чехонте. А Чуковский на самом деле Корнейчуков. Ахматова-Горенко. Фрикен – Маршак. Гайдар – Голиков…
– Ну, конечно, ты б ещё Радищева вспомнил, которого за «Путешествие из Петербурга в Москву» к смертной казни приговорили. Раньше времена другие были, потому люди под псевдонимами и скрывались, – возмутился, надувая щёки, дядя Федя. – А что этим угрожает, современным русским никам и жоржам?
