Может, местная. Но ведь не похожа! Даже если она и переехала совсем недавно, то все равно должна была измениться. Если бы она пробыла под южным солнцем хотя бы неделю, то покрылась бы загаром, пусть и кривым, опалившим только руки по локоть. А вот кожа Тони была бледной, почти белой, словно зубная паста. В ней, казалось, нет ничего здешнего. Я бы не удивился, если бы увидел Тоню на обложках журналов или в рекламе шампуня для волос, какие постоянно крутили по телевизору.

Я так долго размышлял, придумал так много причин ее появления, возможных и совершенно фантастических, что не заметил даже, как прошло много времени и в дверь постучали.

– Димуль, иди завтракать! – раздался мамин голос, а живот мой, стоило носу уловить запах блинчиков, протяжно заурчал.

– Иду! – крикнул я.

– Поскорее! Я знаю, что ты давно проснулся.

За окном уже светло, через белую ажурную шторку пробивались лучи солнца. На кухне что-то оживленно обсуждали, а я бродил по комнате и собирал одежду. Со стула стянул футболку, из-под стола достал штаны, пригладил кудрявившиеся волосы и решил, что выглядел не так уж плохо для человека, впервые начавшего думать о чем-то более масштабном, чем о прогулке, после сдачи экзаменов.

Я оделся, прошел мимо комнаты Аленки, отодвинул деревянную шторку. Небольшая кухня пропиталась ароматом сладкого теста. Казалось, его можно было даже разглядеть на фоне голубых обоев, таким плотным он был. Холодильник, увешанный нашими детскими рисунками и магнитами, привезенными из путешествий, тихо гудел.

– Всем доброе утро.

Папа щелкал каналы пультом, завернутым в пакет. Лицо его заросло щетиной, а глаза будто бы еще не проснулись. Мама оставалась такой же цветущей. Она совсем недавно покрасилась и купила новый домашний костюм.

– Как спалось? – спросила она, а от ее голоса живот заурчал еще сильнее – таким мягким и сливочным он был.

– Хорошо, только еще спать хочется, – ответил я и сел за стол.

Аленка, сидевшая на соседней табуретке, ударила меня ногой по коленке вдруг восликнула:

– А Димка у нас соня! А Димка у нас соня!

Я мог только улыбнуться.

Когда мама наконец-то расставила еду на столе, а папа остановился на «Умниках и умницах», мы начали завтракать. И, конечно, моя задумчивость, вдруг сменившая прежнюю безалаберность и беззаботность, не осталась без внимания:

– Ты опять смурной. Что-то случилось? – спросил папа, накалывая круглый блин на вилку и окуная его в банку сметаны.

– Да, Димуль, ты какой-то грустный. Что-то случилось? – спросила мама.

А мне стало не по себе.

– Ты только скажи, мы все решим, – сказали они, кажется, в унисон.

– Да так, думаю все о работе. Нужно же решать, куда двигаться дальше.

Я заел задумчивость блином. Живот довольно ухнул. Мама готовила восхитительно – сладкое тесто так и таяло во рту, а сметана оставляла на языке приятную кислинку.

– Ну, придумаешь что-то, – сказала мама и подложила Аленке еще пару блинчиков. – А если что, договоримся с Денисычем. У него в магазине всегда есть работа.

Я невольно поежился, когда вспомнил Денисыча: щуплый, черный от загара и вечно раздраженный дед, который терпеть меня не мог после того, как мы с Костиком однажды случайно сломали его забор.

– Да здесь нет особо работы, – пробурчал я.

– Тогда в городе. Спрошу у Томы, что у нее с аптекой.

– Твоя Тома даже с собой разобраться не может, а ты хочешь ей Димку нашего поручить, – сказал папа.

– Ну а что ты хотел? Развод – дело сложное! У нее все-таки двое детей.

– Тогда и Димку не впутывай в ее Санта-Барбару.

– А куда ты предлагаешь его впутать? Ты-то его к вам на завод не смог пристроить!