А Тоня вдруг улыбнулась. Почти так же, как улыбались и все люди на Земле.

– Первый испытуемый.

Мы ехали без остановок почти три часа, а как будто и не сдвинулись с места. По обе стороны все так и тянулись бесконечные поля овса и ржи, а вдали темнели крышами домики и дачи, окруженные огородами.

Статичная и неизменная красота родного края. Таким я его и запомнил.

Тоня молчала, не моргая смотрела в даль. Она держалась за руль одной рукой, увешанной серебряными браслетами, а второй поддерживала голову, запустив тонкие пальцы в волосы.

Мама звонила несколько раз, но я отписывался: все хорошо, перезвоню перед сном. Знал, лучше бы ответить. Но я был взбаламученный и не хотел, чтобы это вдруг услышали. Пусть в письменных воспоминаниях об этом дне для всех я буду смелым и взрослым. А с настоящими как-нибудь разберусь.

Как же я разозлился, когда увидел, что снова до меня добивалась мама. В пятый раз за полчаса. После того, как мы уже переписывались и все обговорили.

– Да блин, сколько можно? – Я сбросил.

Вдруг Тоня, до этого хранившая вид мраморной глыбы, спросила каким-то очень странным, почти заботливым, тоном:

– Ответь, зачем сбрасывать?

Я злобно на нее зыркнул.

«Тебе-то какое дело?» – подумал я.

– Не могу палиться. Я же типа в поезде. А никаких «чучух» не слышно.

– Насколько я помню, в поезде не очень слышится этот твой «чучух». Внутри достаточно тихо, – ответила Тоня после долгого молчания.

– А ты так часто ездила на поездах?

– А я, по-твоему, не могу ехать на поезде?

Она все еще смотрела вперед. Сосредоточенная, погруженная в мысли, будто и не человек вовсе. Мне казалось, что Тоня, чей профиль красиво обрисовывался солнечными лучами, ставшими за полдня уже какими-то совсем сливочными и мягкими, никогда бы не заговорила со мной просто так. Это не для нее, нет. Тоня могла разговаривать только с тишиной.

Я невольно ей залюбовался.

– Если честно, я тебя в плацкарте даже представить не могу.

Тоня холодно улыбнулась, постучала пальцами по рулю, словно наигрывая какую-то незнакомую мне мелодию и спокойно поинтересовалась:

– И почему ты так решил?

Я снова разнервничался.

– Просто ты не похожа на человека, который стал бы прыгать между вытянутыми ногами, чтоб донести чашку кипятка и не разлить его по дороге.

Первым ответом была тишина. Голос моей спутницы, не замаскированный под человеческую речь. А потом Тоня рассмеялась. Что же это был за смех! Голос ее разбивался, дрожал горным камнепадом. Что-то неприятное, будто бы отчужденное и давным-давно замерзшее было в этом смехе, словно Тоня была роботом и смеялась механически. Смех ради смеха. Ради того, чтобы заполнить пропуск, в котором смех и должен быть.

– Возможно, ты и прав.

И не успел я ничего добавить, как она включила магнитолу и из колонок полилась песня на английском языке. Красивая, но непонятная. Я тоже музыку на английском любил, но никогда не смотрел даже ее перевода. Понимал только отдельные слова. А так, просто слушал и все, не вдаваясь в уточнения.

За окном пробегали машины, а мы летели мимо них, обливали пыльными брызгами. Стекла нагрелись настолько, что одно только прикосновение к ним обжигало.

Тоня слушала внимательно. Стучала пальцами по рулю, чуть кивала головой в такт. Наверное, если я бы сумел посмотреть ей в глаза, увидел бы, как в них крутиться воображаемое музыкальное видео.

Я вслушивался, пытался разобрать слова, но понял только парочку.

«Найти что ли перевод», – подумал я и включил «Shazam».

Тоня увидела. Взглянула на меня так презренно, словно я был раздавленным на дороге жуком.