– Это же классика уже. Неужели не знаешь этой песни?

Я погасил экран еще до того, как иконка поиска исчезла.

– Она о возвращении домой. – Сказала Тоня, а потом, словно нехотя, добавила: – К матери. О любви к матери, о прощении и о возвращении домой.

У меня внутри все вскипело от восторга. Она ответила! Ответила, хотя я, в общем-то, ее и не спрашивал.

– Ты говоришь по-английски? А помимо английского что-то знаешь?

– Что-то?

Колеса скользнули по темно-серому асфальту и завизжали, покрутились еще быстрее.

– Ну, чем интересуешься. Какие языки там знаешь, чем еще занимаешься, – пискнул я и вцепился в натянутый ремень безопасности, который натянул и, судя по всему, не зря. Меня прямо-таки вжало в кресло.

– Языков я знаю несколько.

Тоня свернула на «встречку», обогнала фуру, и резко перестроилась в нашу линию, чуть не врезавшись в другую машину. Но сделала это так мастерски и уверено, будто бы была настоящей гонщицей.

– Много какие понимаю, но говорю не на всех, – добавила она и переключила песню. Все тот же непонятный мужской голос, уже быстрее и зажигательнее, будто бы что-то выкрикивал, а не пел.

– Прикольно, – только и мог сказать я.

– А ты что знаешь? – в тон моему вопросу вдруг спросила Тоня.

– Ну… Я учил английский в школе…

– Учил?

– Учил.

– А выучил?

– Ну как сказать…

– Как есть.

– Ну так. Немного…

– Немного? Как можно выучить немного?

– Ну… Что-то понимаю, а что-то нет.

– Значит не выучил.

– Ну почему сразу не выучил?

– Потому что ты – совершенно заурядный и достаточно бестолковый парень, для которого любые, даже самые незначительные, усилия кажутся титаническими. Судя по твоим восхищениям, еще и ленивый. Поэтому ты и ничего не знаешь. И не нужно быть ясновидцем, чтобы это понять, – холодно изрекла она и вжала педаль газа почти в пол.

Навигатор с антирадаром вновь пискнул, предупреждая о чудовищном превышении скорости. Но Тоня не слышала его. Она, кажется, вообще не желала слушать никого на свете, кроме себя и надрывавшегося в колонках мужчины.

Я бы, наверное, должен был что-то ответить, но даже тихого писка протеста не вырвалось. Да кто она такая, чтобы обвинять меня в чем-то? Разве ж она меня знает?

Тоня решила зачем-то перестроиться в крайний ряд.

– Мы сейчас остановимся.

Я промолчал.

– На заправку, – добавила она.

– А зачем?

Тоня, которой, видимо, вконец наскучило со мной разговаривать, молча ткнула пальцем в панель часов. Черные прерывистые цифры на голубовато-сером фоне показывали три часа дня.

– И? – не понял я, а вот мой живот, напротив, протяжно заурчал.

– Ты сам ответил на свой вопрос, – сухо сказала Тоня.

Вдали показалась эмблема заправки. Мы обогнали еще пару машин и завернули на парковку, отчертив на дороге полукруг. Тоня припарковалась на пустом пятачке за заправкой, выключила машину и вышла, даже не позвав меня. Я схватил сумку с деньгами и вылетел за ней. Не хотелось голодать в одиночестве.

В кафе помимо нас двоих отдыхали еще трое мужчин, вкушавших гречку за столами у окон, а больше никого не было.

Со мной случилось что-то странное. Словно стоило мне пересечь границу жаркой улицы и угодить в прохладное помещение, а приятному аромату цивилизации, соблазнительному блеску упаковок с любимыми шоколадками и предчувствию отдыха окружить меня, как самолюбие тоже утихло. Мне вновь захотелось поговорить. И поговорить, желательно, с Тоней.

– Ну а как ты учила языки? Расскажи, раз уж такая умная. Что мне сделать, чтобы тоже их выучить?

– А не многовато ли вопросов для одного изречения?

Она сказала это так громко, что на голос ее обернулся один из дальнобойщиков. Что-то внутри меня екнуло, то ли нехорошее предчувствие тронуло, то ли снова самолюбие проснулось.