Рембрандт стремился отобразить в портрете принцессы Амалии её преданность семье и кальвинистскую строгость. Портрет почти в профиль вместе с сочетанием черного и белого цветов, считал он, как нельзя лучше подходили для этой цели. Строгое черное платье, снежно-белый кружевной воротник, выписывание которого заняло у него уйму времени, из украшений только жемчуг – совершенство простоты. К удивлению Рембрандта, принцесса Амалия оказалась совсем не капризной позировщицей и стоически, почти неподвижно уставившись в одну, определенную Рембрандтом точку, сидела всё время, заранее оговорённое для сеанса.

В один из дней в Гааге после окончания сеанса с принцессой Амалией к Рембрандту, уже выходящему из дворца штатгальтера и собирающемуся в обратный путь в Амстердам, подошёл слуга и объявил, что в садовом павильоне его ожидает и хочет с ним говорить господин Мориц Хейгенс. «Вероятно, брат Константина Хейгенса», – промелькнуло в голове у Рембрандта. Проводив его до павильона, слуга вернулся во дворец. Когда художник вошёл в павильон, навстречу ему поднялся господин в черной атласной куртке с положенными к ней белым воротником и манжетами, в широких, суживающихся ниже колен панталонах. На нем не было украшений, но костюм его смотрелся чуть щеголевато, как и отлично сшитые туфли. Тёмные, как у Константина, но не гладкие, а пышные волосы волосы тчательно уложены. Взглянув на Морица, можно было сразу сказать, что он – брат Константина Хейгенса, но его лицо не обладало утонченностью черт, характерной для Константина.

– Господин Рембрандт ван Рейн, – не вопросительно, а скорее утвердительно осведомился Мориц.

– Рембрандт ван Рейн, к вашим услугам.

– Наш разговор не займёт много времени, господин ван Рейн, но позвольте представиться: Мориц Хейгенс, секретарь Государственного Совета.

– Брат господина Константина Хейгенса, секретаря штатгальтера? – просто из вежливости спросил Рембрандт, он знал ответ.

– Старший брат, – утвердительно кивнул Мориц, – правда, я всего лишь на год старше Константина. Он отзывается о вас и Яне Ливенсе как о превосходных художниках, хотя и недоволен, что ни вы, ни Ливенс не последовали его совету поехать в Италию, – и, не давая Рембрандту времени на оправдания или объяснения, он продолжал, – но речь сейчас не об этом. Вы, вероятно, уже знаете или, по крайней мере, предполагаете, отчего я вас пригласил и о чем пойдёт разговор.

– Вы хотите заказать портрет или картину, – высказал предположение Рембрандт.

– Портрет, вернее два портрета, если вы согласитесь.

– Буду очень рад.

– Счастлив это слышать, господин ван Рейн. Теперь о портретах. Два портрета – мой и моего друга Жака де Гейна.

– Господин де Гейн хочет заказать мне портрет? – Рембрант понял, что задал глупый вопрос, но было уже поздно.

– Да, мы хотим парные портреты: небольшие, одинакового размера.

– Маленькие портреты лучше всего писать на дубовых досках, если у вас нет других пожеланий.

– Дубовая доска – превосходный материал для таких портретов, согласен с вами и не имею никаких возражений.

Рембрандт пересел ближе к краю кресла, чувствуя, что беседа подходит к концу. Мориц Хейгенс улыбнулся, поняв движение Рембрандта:

– Я могу позировать здесь и в Амстердаме, где я бываю время от времени. Что касается Жака, он сейчас проводит больше времени в Амстердаме, чем здесь и собирается навестить вас в скором будущем. Мы наслышаны о вашей с господином ван Эйленбюрхом Академии, она приобретает популярность и Жак давно уже хочет заглянуть к вам. Я напишу Жаку о нашем разговоре, но не вполне уверен, что он вовремя прочтёт записку. Мой друг довольно беспечен, – мягко улыбнулся Мориц Хейгенс, – не удивляйтесь, поэтому, если Жак заговорит с вами об этом же заказе.