– Договоримся. В настоящее время я нахожусь по большей части в Амстердаме и могу приходить на сеансы когда вам угодно, в отличие от Морица. Мой портрет пойдёт значительно быстрее.

– Похоже, вы правы, господин де Гейн.

– Вы можете называть меня Жаком, несмотря на разницу в возрасте. Наслышан о вас как о мучителе. Но что такое писать портреты я знаю не по наслышке, поэтому обещаю быть примерной и послушной моделью, – хохотал весельчак де Гейн.

Рембрандт также не смог удержаться от легкого смешка в ответ на его шумное веселье.

– Не покажете ли теперь вашу мастерскую и галерею? – де Гейн поднялся со стула.

– Извольте, – Рембрандт сделал приглашающий жест рукой и пошёл было в сторону галереи.

Но Жак де Гейн, прежде чем пройти в галерею вслед за Рембрандтом, сразу же направился к двум картинам, висевшим на стене рядом друг с другом. Это были лейденские Лазари – Рембрандта и Яна Ливенса.

– Какая чудесная пара! С самого начала приметил эти картины. Я их куплю, – с энтузиазмом воскликнул Жак.

– Сожалею, но именно эти картины не продаются. Это Воскрешение Лазаря. Одна картина моя, другая – Яна Ливенса. Он подарил мне свою картину и эта пара мне очень дорога.

Несмотря на добродушную открытость Жака де Гейна, Рембрандт не ощущал ни желания, ни настроения рассказывать ему историю, связанную с созданием картин. Он испытывал симпатию к де Гейну, но в его собственном характере не было ни открытости, ни лёгкости Жака.

– Жаль, – с видимым сожалением ответил Жак и, всё ещё надеясь, что Рембрандт передумает, добавил, – мне полюбились картины и я купил бы их за любую цену.

Видя молчаливую реакцию Рембрандта, убедившую Жака, что этого не случится, он не стал настаивать.

– Так трогательно, что они у вас здесь рядом висят как знак вашей дружбы. Наши портреты тоже в конце концов воссоединятся. – Жак вдруг посерьёзнел, – Мы с Морицем уговорились: тот из нас, кто умрет первым, завещает свой портрет другому. С этой мыслью мы и решили заказать вам наши портреты, похожие друг на друга и одинакового размера.

– Как романтично, – Рембрандт изумлённо посмотрел на Жака, он явно не ожидал романтической истории.

– Даа, – только и нашёл что ответить обычо смешливый и болтливый Жак. Его голос звучал приглушённо и серьёзно. Развесёлая улыбка, вот-вот готовая превратиться в смех, исчезла с его лица, сменившись выражением трогательности.

Они прошли в галерею. Жаку де Гейну пришлись по вкусу лейденские работы. Он купил для своей коллекции картину, изображавшую двух спорящих стариков, окруженных книгами, Жак тут же окрестил их Святым Петром и Святым Павлом, и портрет старой женщины. Рембрандт с сожалением подумал: теперь у него почти не остаётся времени на такие портреты, он и Ливенс любили писать их в Лейдене и писали во множестве… и в Лейден нужно съездить навестить семью, он ведь обещал матери приезжать почаще…

Сразу после визита Жака де Гейна Рембрандт разделил лежавшую в мастерской и подходившую для этих портретов дубовую доску на три части: две одинаковые и оставшаяся третья – чуть поменьше. Одинаковые – для портретов Де Гейна и Хейгенса. А на третьей он напишет автопортрет, похожий на портреты двух друзей. Его взволновала возвышенная история о крепкой дружбе.

О композициях картин для принца Фредерика Хендрика Рембрандт начал думать еще в Лейдене и нарисовал первые черновые эскизы. Здесь, в Амстердаме, он быстро отыскал подходящие дубовые доски, которые всё ещё предпочитал холсту, и с упоением окунулся в жизнь Христа. Он хотел стать именно историческим живописцем, поэтому и поехал учиться к Питеру Ластману – Ластман слыл лучшим историческим живописцем Амстердама. Картины эти были его отдушиной от нескончаемой вереницы портретов. Портреты, тем не менее, приносили хороший доход и делали ему имя в Амстердаме.