Кубинец ответил, что я прибыла для удержания в специальном заведении, в котором я считаюсь так и не перешедшей границу США, на меня заведено административное дело, и меня могут отпустить ожидать результата по нему по другую сторону забора. Это была неправда, мягко говоря, но на тот момент она меня поддержала и помогла увидеть свет в конце тоннеля – пусть и ложные болотные огоньки вместо нормального света. Далее он сказал, что мне положен один телефонный звонок, если я помню наизусть хотя бы один номер телефона своих близких, но это можно будет сделать, только когда я буду зачислена в центр удержания. Для зачисления же надо пройти беглый медицинский осмотр и главное, сделать флюорографию, для выявления туберкулеза. Лекарства свои я использовать не могу, что бы там ни происходило с моей ногой или прочими частями тела, потому что лекарства эти неизвестные, среди них могут оказаться наркотики, или я могу принять их в неоправданной дозе в попытке отравиться, да и просто НЕПОЛОЖЕНО. Что я могу – могу пожаловаться медсестре, она, возможно, примет какие-то меры.

Затем он распорядился оставить меня в той самой, теплой комнате с корзинами использованных вещей, где я из одной корзины выудила какое-то подобие телогрейки и частично завернулась в нее, в надежде, что мое самоуправство не заметят, по крайней мере сразу. Стало совсем уютно, и я почти согрелась, но вдруг услышала, как меня спрашивает спустившаяся в приемку медсестра. Молниеносно затолкала телогрейку обратно в корзину, пока не отобрали.

Среди обычных процедур по измерению давления, роста и веса, во время которых меня, уже и естественным образом сонную, время было заполночь, дергали и всяко поворачивали, оказалась одна увлекательная – тест на беременность по моче. Увлекла она особенно сильно, когда медсестра заявила, что я беременна. Говорила она это с таким озабоченным и серьезным видом, что я даже запаниковала немного. Но ненадолго, ведь не может случиться того, чего не может быть никогда? Как ребенок, радуясь своей шутке, девушка объявила, что нет, все нормально, можно расслабиться. Ну что ж, при отсутствии других впечатлений и такое веселье – очень веселое веселье…

После всех треволнений я уже хотела одного – просто поспать, ведь ночь на дворе, сорок часов без сна, и вот тепло наконец. Но, видимо, не самое реальное желание в условиях заключения. Несколько раз приходили какие-то люди, задавали массу вопросов, большая часть из них повторялась, все это они медленно записывали и уходили, взамен приходили другие. В шесть утра лояльный ко мне офицер, так я и не знаю его имени, объявил, что он уходит, и мне придется переместиться в эту самую камеру, потому как утренняя смена этого требует безоговорочно. Я хотела схитрить, завернула в одеяло облюбованную мной телогрейку, чтобы протащить ее с собой в камеру. Но оказалось, что мой покровитель давно уж видел, как я несанкционированно греюсь, только не сказал ничего, и сейчас стал этот тулупчик разыскивать по всей комнате, приговаривая, что мне стоит взять его с собой, иначе замерзну. Пришлось признаться, что я уже подсуетилась, чем вызвала его реальное изумление моей прытью…

Пересадив сонных замерзших «мейлов» из камеры на стулья перед компьютерами – пришел их черед проходить медосмотр – меня заперли, и через окно я наблюдала, как кубинец, в которого я к тому моменту уже почти была влюблена, передавал дела. Найдя меня глазами через оконное стекло и отсалютовав мне на прощание, он растрогал меня окончательно. Хотя долго предаваться сантиментам не пришлось, холодина была такая, что и телогрейка вместе с одеялом не спасали. Подозреваю, что такой температуре в камере есть логическое оправдание – до проверки на туберкулез люди содержаться вместе, и низкая температура, возможно, спасает от немедленной передачи инфекции по воздуху. Хотя я не врач-эпидемиолог, могу только догадываться. Найдя участочек, куда потоки от кондиционеров задували в наименьшей степени, я уселась там, завернувшись во все, что имела, больше всего напоминая француза под Москвой в 1812 году. Закоченев и там, прибегла к проверенному средству – забегала по камере прямо во всей амуниции. Зрелище, вероятно, было забавным и не вполне обычным, по крайней мере, вызвали на флюорографию меня очень быстро. Тут же обнародовав результат, приказали взять одеяло и следовать к месту «постоянного заключения».