– Ну что я все время одна да одна? Это просто скучно, Баки! Ну, давай же!

Но Баки лишь пожал плечами и ответил лаконично:

– На кой я нужен на этих снимках?

Затем Баки захотел снимать Норму Джин в спальне: «до» и «после».

На снимках «до» была Норма Джин в своем обычном виде. Сначала полностью одетая, затем – полураздетая и, наконец, совсем обнаженная, или, как называл это Баки, «ню». Лежала в чем мать родила на двуспальной кровати, кокетливо прикрывая грудь простыней, и дюйм за дюймом Баки стаскивал с нее эту простыню и щелкал аппаратом, запечатлевая Норму Джин в неловких игривых позах.

– Давай, Малышка! Улыбнись Папочке. Ты же это умеешь.

Норма Джин не знала, была ли в такие моменты польщена или смущалась, возбуждена или стыдилась. На нее нападали приступы беспричинного смеха, и она прятала лицо в ладонях. А когда приходила в себя, видела Баки, тот целился в нее камерой и – щелк! щелк! щелк! Она умоляла его:

– Ну, хватит, Папочка. Перестань! Знаешь, как мне одиноко на этой старенькой кроватке? – И раскрывала навстречу мужу объятия, а он, вместо того чтобы прийти к ней, снова щелкал и щелкал фотоаппаратом.

И с каждым этим щелк! в сердце ей как будто вонзался осколок льда. Словно он смотрел на нее сквозь объектив этой камеры и не видел вовсе.

Но со снимками «после» было хуже. Это «после» было унизительным. «После» начиналось, когда Баки заставлял Норму Джин надеть сексуальный рыжий парик в стиле Риты Хейворт и кружевное черное белье, которое сам ей подарил. Мало того, он сам накрашивал Норму Джин – подводил брови, губы, даже «подчеркивал» соски – вишневыми румянами, которые наносил крошечной щекотной кисточкой. Норма Джин беспокойно принюхивалась.

– Этот грим, он из похоронного бюро, да? – с ужасом спрашивала она.

Баки хмурился:

– Нет, из голливудского магазина для взрослых.

Но от грима исходил запах жидкости для бальзамирования, который ни с чем не спутать. И еще к нему примешивался приторный запах перезрелой сливы.

Снимками «после» Баки занимался не слишком долго. Он быстро возбуждался, откладывал фотоаппарат в сторону, стаскивал с себя одежду.

– О Малышка моя!.. Куколка! Бож-же!

Он задыхался, будто только что вышел из волн на пляже в Топанге. Он хотел заниматься любовью, причем быстро, немедленно, и, пока возился с презервативом, Норма Джин с волнением смотрела на него, как пациент смотрит на хирурга. Ей казалось, что она краснеет, причем вся, всем телом. Густой и кудрявый рыжий парик съезжал с головы на голые плечи, а лифчик с трусиками, черные и сексуальные, казались жалкими обрывками ткани.

– Папочка, мне это не нравится. Я так не хочу. Я не в настроении.

Никогда прежде не видела она такого выражения на лице Баки. Он был похож на рекламный снимок Рудольфа Валентино из фильма «Шейх». Норма Джин расплакалась, а Баки раздраженно спросил:

– В чем дело? Что тебе не так?

И Норма Джин ответила:

– Я так не хочу, Папочка.

Баки погладил съехавший рыжий парик, ущипнул ее сквозь прозрачную ткань за накрашенный сосок и сказал:

– Хочешь, Малышка. Еще как хочешь.

– Нет, мне не нравится.

– Черт!.. Могу поспорить, твоя Маленькая Штучка уже готова. Уже мокрая. – Он запустил грубые настойчивые пальцы ей между бедрами. Норма Джин отпрянула и оттолкнула его руку:

– О нет, Баки, нет! Мне больно!

– Да перестань, Норма Джин! Раньше ведь не было больно. Ты же такое любишь! Сама знаешь, тебе понравится.

– Сейчас не понравится. И вообще мне все это не нравится!

– Да погоди ты, послушай, это ж просто ради шутки!

– Ничего себе шутки! Мне от них стыдно!

Баки сердито сказал:

– Господь свидетель, мы с тобой женаты. Вот уже больше года, сто лет уже женаты! И мужчины проделывают всякое со своими женами, и ничего дурного в том нет!