Отдай мне Ирину. Пускай я буду ее матерью, если она тебе не нужна.

Ох, хватит.

Может, Гарриет уже не была подругой Нормы Джин. Может, никогда не была. Она сторонилась «глупых, вечно ноющих» соседок по квартире, часто отказывалась говорить по телефону с родственниками, своими или мужа. Нет, Гарриет не ссорилась с ними. «Зачем? С чего бы нам ссориться?» Да и не злилась на них, и не обижалась. Нет, просто была слишком измучена, чтобы с ними общаться. Устала от их волнений, так объясняла сама Гарриет. И Норма Джин стала бояться, как бы Гарриет не сделала чего с собой или с Ириной. А когда неохотно и издали поднимала этот вопрос в разговоре с Баки, тот почти не слушал «женские бредни», недостойные интереса мужчины. С самой Гарриет Норма Джин говорить об этом не решалась. Бередить ей душу было опасно.

По выкройке из журнала «Фэмили серкл» Норма Джин сшила для Ирины полосатого тигренка. В ход пошли оранжевые хлопковые носки, полоски черного фетра, а также вата для набивки. Норма Джин смекнула, как соорудить тигренку хвостик, – взяла кусок проволоки от вешалки и обернула его тканью. Глазки сделала из черных блестящих пуговок, усы – из щетинок ершика для прочистки труб. Как же понравился Ирине малыш-тигренок! Она так и вцепилась в него и принялась ползать с ним по полу, восторженно попискивая, словно он был живой, а Норма Джин заливалась радостным смехом. Гарриет смотрела равнодушно, курила сигарету. Хоть бы спасибо сказала, подумала Норма Джин. Но вместо этого Гарриет заметила:

– Ну, Норма Джин, ты прям хозяюшка. Женушка, мамаша.

Норма Джин рассмеялась, хотя замечание ее задело. С едва заметным упреком в голосе, подражая Морин О’Харе в кино, сказала:

– Знаешь, Гарриет, мне кажется, что грех горевать, когда у тебя есть Ирина.

Гарриет громко расхохоталась. До этого она сидела с полузакрытыми глазами, а тут широко распахнула их, изображая преувеличенный интерес. И уставилась на Норму Джин так, словно видела ее впервые, и это зрелище ей не очень-то нравилось.

– Да, это грех. И я грешница. Так что почему бы тебе не оставить нас в покое, мисс Солнышко, и не убраться отсюда к чертовой матери?

– Один мой знакомый занимается проявкой пленки. Говорит, «строго по секрету». Живет в Шерман-Окс.

Жарким, душным летом 1943-го Баки окончательно потерял покой. Норма Джин старалась не думать о том, что это означает. Ежедневно в газетных заголовках говорилось, что ночью Военно-воздушные силы США совершили очередной боевой вылет и героически бомбили врага на его территории. Один из друзей Баки по школе был посмертно награжден орденом за доблесть, проявленную во время налета на германские нефтеперерабатывающие заводы в Румынии. Летал он на бомбардировщике «Б-24 Либерейтор» и был сбит во время бомбежки.

– Конечно, он герой, – сказала Норма Джин. – Но сам подумай, дорогой, теперь он мертв.

Баки разглядывал снимок пилота в газете, и лицо его было пустым и задумчивым. Затем он удивил ее – громко и грубо расхохотался.

– Черт побери, милая! Да можно всю жизнь прожить трусом. А дело все равно кончится тем, что помрешь.

Позднее, на той же неделе, Баки приобрел подержанный фотоаппарат «Брауни» и начал снимать свою доверчивую молодую жену. Вначале на снимках Норма Джин была в нарядных выходных платьях, маленькой белой шляпке-таблетке, белых же сетчатых перчатках и белых туфлях-лодочках на высоченных каблуках. Затем на них появилась Норма Джин в блузке и голубых джинсах, стояла у калитки, задумчиво покусывая травинку; а вот Норма Джин на пляже в Топанге, в раздельном купальнике в черно-белый горошек. Баки уговаривал Норму Джин позировать в стиле Бетти Грейбл, игриво смотреть через правое плечо и демонстрировать очаровательную попку, но Норма Джин застеснялась. (Было воскресенье, они сидели на пляже, вокруг были люди.) Баки попробовал сфотографировать, как Норма Джин ловит мяч с улыбкой до ушей. Но улыбка вышла неубедительной, точь-в-точь как у трупа на столе мистера Или. Норма Джин умоляла Баки попросить кого-нибудь сфотографировать их вместе.