– Ты поможешь мне?.. – спросила она, прижимая его к своей широкой, как аэродромное поле, груди.

Незаметно для себя она перешла на милый, детский лепет, который так не вязался с её сильным, тренированным телом.

Мать моя женщина! – оторопело подумал Мирон Прибавкин. – Ну а как, как по-другому, – тотчас простил её, оставив моральную сторону вопроса на потом, когда в голове прояснится и можно будет здраво рассуждать, а пока же в ней были любовный туман и сырость непонятных отношений.

– Помогу… – шмыгнул он носом, не особенно задумываясь о своих словах опять же потому что всегда и везде чувствовал себя прокурорским следователем, словно на веки вечные пропитался запахом своей ненавистной конуры.

– Ты можешь здесь жить, а когда я вступлю в наследство, мы поженимся, – сказала Галина Сорокопудская с таким выражением, словно наконец орех расколола.

Никогда ещё судьба Мирона Прибавкина не решалась так быстро, почти мгновенно, с полуоборота. Вдруг до него дошло: это же можно так и не работать, обрадовался он, представляя всю свою дальнейшую жизнь как никогда в розовом свете и себя в нём, любимым, разъезжающим на свой ненаглядной «люське» исключительно по курортам типа Севастополя. На большее у него фантазии не хватило. Может быть, потом, когда войду во вкус, решил Мирон Прибавкин, и в душе приосанился: всё-таки он я молодец! такую карту вытянул!

О том, что это и есть гвоздь программы, он даже и не подумал. Он снова был занят мыслями о чёрной икре, которая осталась на кухне, и между делом о прекраснейшей груди Галины Сорокопудской, острой, как гора Джомолунгма.

– У нас неофициальный союз, – наконец смутилась она и стыдливо прикрылась.

Мирон Прибавкин вдруг покраснел. Её жест напомнил ему, что, по сути, он здесь чужой и всё вокруг чужое, хранящее ещё отпечатки пальцев Самсона Воропаева. А вдруг он явится?.. – представил себе Мирон Прибавкин всеобщий, грандиозный конфуз.

– Что же вы от меня хотите? – вдруг перешёл он на «вы».

Галина Сорокопудская тяжело вздохнула, и ещё тяжелее посмотрела на него.

– Можно как-то решить эту проблему?..

Накануне она потратила полдня на выяснение очень важного вопроса: наследство мужа, то бишь Сони, Самсона Воропаева. По этому вопросу она встречалась с семейным адвокатом Семёном Мамарыгиным, человеком, который был в три раза старшее её и который обладал крайне деловой хваткой. Он консультировал Самсона Воропаева в правовых вопросах бизнеса, и Галина Сорокопудская ему доверяла настолько, насколько можно доверять адвокату средней жуликоватости, но другой мог быть ещё хуже. Она не знала адвокатского мира, и он представлялся ей крайне запутанным, как лабиринт Минотавра на её любимой Крите.

– Я вас уверяю, – жестко сказал Семён Мамарыгин, нагло щёлкая челюстью с огромными лошадиными зубами, – что как только родственники пронюхают, о каких суммах идёт речь, вас опередят в любом случае, и даже оспорят любое решение суда!

– Но у него нет родственников! Он воспитанник детского дома! – почему-то возмутилась Галина Сорокопудская и с надеждой посмотрела на Семёна Мамарыгина, который обычно было более покладистым, а в присутствии Самсона Воропаева вообще стелился у ног, и вдруг, на тебе, распушил хвост, как заморский павлин.

– Родственники возникнут, как только возникнет процедура наследования, – уверил он её и сделал равнодушными тёмно-карие восковые глаза, то есть они у него застыли, как у куклы в витрине, и не видели очевидного: что только Галина Сорокопудская является единственной наследницей всех капиталов Самсона Воропаева.

Галина Сорокопудская всегда удивлялась, как Семён Мамарыгин так ловко щелкает зубами, но ничего понять не могла.