Во время секса им владели две мысли: как бы не опростоволоситься, ибо вечные упрёки жены Зинки отразились на его потенции, а вторая имела отношение к гостиной, где на столе осталась трёхкилограммовая жестяная банка с чёрной икрой, которой он из стеснительности так и не попробовал.

***

Галина Сорокопудская проснулась от странных звуков: в квартире стояла гробовая тишина, только где-то далеко-далеко, как на другой планете, шумела Москва, и кто-то громко чавкал в гостиной, как большая-пребольшая собака. В детстве у Галины Сорокопудской был сенбернар Гоша, он точно так же громко чавкал, когда мама наливала ему огромную чашку наваристого супа, а потом, когда насыщался в своё удовольствие и отходил от миски, роняя капли по полу, вытирала ему бороду специальной тряпкой и говорила: «Гошенька, хороший, Гошенька красавец!» И Гоша удалял, покачиваясь от сытости, к себе, на личный диванчик у балкона и дрых, свесив лапы, до вечерней прогулки с папой. Увы, Гошеньки и родителей давно не было с ней, как и не было родного плеча, на котором можно было опереться и поплакать.

Галина Сорокопудская поднялась, заинтригованная странными звуками и, даже забыв прикрыться, на цыпочках прокралась в гостиную, где застала Мирон Прибавкин абсолютно голым, стоящим на одной ноге, как аист, и пальцами, как истинный деревенский сын, с вожделением пожирающим чёрную астраханскую икру. Самое интересное, что рядом на столе лежала ложка, но он её не заметил или презрел от нетерпения.

– Бедный ты мой, бедный… – шагнув, умилилась Галина Сорокопудская и прижала его голову к своей исстрадавшейся груди. – Тебя, наверное, дома не кормят?

– Угу, – только и смог промычать Мирон Прибавкин, стараясь выпутаться из неудобного положения, а потом сообразил, приподнялся и впился губами в её грудь и оставил на соске пару-тройку чёрных икринок.

– Я тебя откормлю, – сентиментально пообещала Галина Сорокопудская, – будешь толстым и красивым.

– Ага, – оторвался от её груди Мирон Прибавкин и посмотрел снизу вверх. На него глядели прекраснейшие и самые волнительные в мире серые глаза, добрые, как у мамы. И Мирон Прибавкин подумал, что это и есть счастье, то счастье, о котором он мечтал, когда был подростком и когда стал мужчиной, а потом за этой проклятой жизнью, в которую незаметно впрягся, как ломовая лошадь, забыл, и только сейчас вспомнил, как детский сон, и это была любовь!

Он попытался подхватить Галину Сорокопудскую на руки, как когда-то в былые времена подхватывал иных женщина меньшего калибра, но у него, конечно же, ничего не вышли, кроме комического положения. Тогда она засмеялась и проявляя архаичные черты самки, легко, как ребёнка, подняла его на руки и отнесла, словно добычу, в гнёздышко, в уютную, тёплую спальню. Мирон Прибавкин был на седьмом небе от блаженства. И они снова занялись любовью, и Мирон Прибавкин оказался, как никогда на высоте, и даже, кажется, она несколько раз кончила, потому что попросила: «Не смотри на меня…», и взгляд у неё словно остановился, как стрелки у часов. Что ему тоже ужасно понравилось своей целомудренностью. Но на рассвете он немного расстроился. Реальность оказалась совсем не той, как он ожидал. Стало ясно, что секс ума не прибавляет, а только создает проблемы.

– Я хотела бы оформить брак с мужем задним числом, – сказала Галина Сорокопудская, с долей опаски глядя на Мирона Прибавкина: что он решит.

И тут выяснилось главное, что Галина Сорокопудская, оказывается, всего лишь гражданская жена Самсона Воропаева и что доказать её право на наследство будет весьма и весьма проблематично.