– Как ты? – спрашиваю.

– Нормально, – отвечает. – Полежу немного, скоро выпишут. Ну ты же знаешь. А как ты, Деня? Испугался?

– Мам, – говорю, – скажи мне, пожалуйста, что это не из-за нашего вчерашнего в машине разговора!

Она хмыкает:

– Ну что ты, дурачок, – говорит. – Что я, не знаю, на какие сплетни кто горазд? Тоже мне, открытие.

Вздыхаю с облегчением. Как камень с души.

– Сколько? – спрашиваю.

Отводит взгляд:

– Второй месяц.

– Врачи что?

Морщится. Ну понятно. Я помолчал, потом всё-таки спросил:

– Мам, а может, ну его? Я, конечно, понимаю, что сейчас и в пятьдесят рожают, и ты у меня ещё молодая. Но сколько можно уже? Здоровье в супермаркете не купишь.

Она меня спрашивает:

– Деня, ты когда-либо хотел чего-нибудь так, чтоб ни о чём другом думать не мог, чтоб видел это с закрытыми глазами, чтоб до дрожи?

– Ну да, – отвечаю.

–Так вот, умножь на сто и пойми: вот это самое – суть моей жизни уже много лет. И оно сильнее меня. Материнский инстинкт – страшная штука, его просто так не отключишь. Мне тридцать девять. Буду стараться до последнего. Если Господь Бог посчитает, что одной моей жизни недостаточно, чтобы расплатиться по долгам и получить желаемое, тогда смирюсь и стану спокойно стареть. Но сначала буду бороться, пока силы есть. Пойми меня, – говорит, – без обид. Я хочу подержать на руках собственного ребенка, плоть от плоти, менять ему подгузники, учить его говорить – делать всё то, что прошло мимо меня, и, конечно же, любить его, как тебя и папу. Разве я этого не заслужила? Ты не обижаешься?

–Да ну тебя, – фыркаю. – Я что, маленький?

Она говорит:

– Ты и маленький был – всё понимал и всё знал, я просто диву давалась. Мы ведь никогда с тобой прошлое-то толком не обсуждали. А может, зря?

Я честно признался:

– Не знаю, тем более сейчас уже не хочется ничего ворошить. Я своей жизнью доволен. У других вон то отца нет, то матери. У меня полный комплект. И не могу сказать, что я чего-то недополучил, всего хватило: и любви, и звездулей.

Мамель заплакала от чувств. Тут как раз Дэд вошёл. Когда разобрался, что никто никого не обижает, начал её обнимать. Я смылся в середине трогательной семейной сцены. Мамель вдогонку, сморкаясь, успела крикнуть, чтобы я Клаксона покормил куриным филе и чтобы передал другим «детям», что репетиции скоро возобновятся.

Дома понял, что джинн из бутылки всё-таки вылез. Заснул только под утро.

26 ноября

Тэги: СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ; НЕРЕАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Несмотря на все достоинства платной палаты, Мамель кормят из того же больничного котла, что и остальных. Еда съедобная, но, скажем так, специфическая. Поэтому мы с Дэдом готовим для мамы по очереди.

Пока Мамель подкреплялась, я, словно невзначай, спросил:

– Мам, а как вы с Дэдом познакомились? Ты вот мне когда-то очень давно рассказывала, я забыл уже.

Мамель бросила на меня короткий внимательный взгляд. Чуйка у нее, дай бог каждому, считывает прямо из головы. Должно быть, сразу догадалась, что вчерашние откровения мимо меня не прошли. Но начала вполне охотно рассказывать, по привычке обходя неловкую тему:

– В детском центре. Я тогда преподавала в младшей группе, а папа тебя водил на массаж. Я удивлялась: семенишь за ним, такой маленький, спокойный, а глаза, как у взрослого. Как-то раз папе нужно было срочно уйти, а массажистка запаздывала. Я говорю: оставьте его у меня, я его сама к ней отведу, предупрежу, что вы позже подойдёте. Я привела тебя в зал и посадила на стульчик. Ты сидел и смотрел, как девочки танцуют. Тебе очень нравилось.

Я бормочу:

– Мне и сейчас очень нравится смотреть, как девочки танцуют.