– Папа, можно с тобой поговорить?

– В чем дело? – буркнул он. По его тону было ясно, что отец недоволен, что его побеспокоили. Он подолгу работал, а когда вечером возвращался домой, любил отдохнуть и посидеть в тишине. Если средства позволяли, покупал бутылку русской водки и сидел, попивая ее из рюмочки и наслаждаясь вкусом.

– Я… я знаю, что ты собираешься поговорить с паном Айзенбергом насчет меня и его сына, Хершеля.

– Ну? Да, ты права, собираюсь. Думаю, ты должна порадоваться. Очень надеюсь, что Айзенберг согласится. Денег у них куда больше, чем у нас. Хершель учился в университете в Варшаве. У него диплом юриста. А ты – дочь из бедной семьи, – он вздохнул. – Но, по крайней мере, ты красивая и ты чистая, религиозная девушка. У тебя безупречная репутация. Никто в этом городе не может сказать о тебе ничего плохого. Его отцу это должно понравиться.

– Да, папа, – она едва могла дышать. Отец думает, что она в восторге от грядущего сватовства, а она собирается сказать ему, что чувствует на самом деле. Ей захотелось развернуться и уйти. «Нет, я так не могу. На кону вся моя жизнь. Надо хотя бы попытаться его переубедить. Я ужасно боюсь того, что он скажет, но надо попробовать».

– Папа, – Наоми откашлялась. – Я знаю, девушки редко просят о таком своих отцов. И ты обычно прав насчет всего. Я просто хотела попросить тебя об услуге. Один-единственный раз. Я бы не просила, не будь это так важно. Очень важно. Понимаешь, у меня просьба. Важная просьба.

– Что ты болтаешь, Наоми? В чем дело? Чего тебе надо? Говори, дочь. Ты меня беспокоишь. Я-то хотел отдохнуть после долгого рабочего дня. Так что ты хотела сказать? – поторопил он, и Наоми ощутила его нетерпение. Ей хотелось убежать, но она должна была сказать то, что собиралась.

– Папа, ты знаешь такого юношу, Эли Сильверберга? Он из иешивы, с темными волосами и длинными пейсами.

– Да, я знаю, кто он. Все знают. Слышал, он у равви в любимчиках. Говорят, он хорошо учится. Так что насчет него?

– Я все думала… Точнее, надеялась… Я имею в виду… Папа, я молилась – может быть, ты выберешь его мне в женихи?

– Ты с ума сошла? Эли Сильверберг – богослов. Он не для тебя. Ему нужен богатый тесть, чтобы продолжать свои занятия. Он тебя не захочет. И я его не хочу. Тебе следовало бы надеяться и молиться, чтобы Айзенберги согласились на свадьбу. Это наилучшая возможность для тебя и нашей семьи, – его голос гремел, полный гнева. – Только не говори мне, что общалась с этим мальчишкой, Сильвербергом. Даже не смей сказать, что навлекла позор на семью. А ну-ка, признавайся! Это так?

– Нет, мы никогда не разговаривали. Я просто видела его в синагоге по пятницам и иногда еще на рынке. Но я не опозорила тебя, папа. Клянусь. Я только надеялась, мое счастье имеет для тебя значение. Я…

– И речи быть не может! Я все уже решил. Я поговорил с отцом Хершеля Айзенберга, и, если он тебя возьмет, так тому и быть. Ты выйдешь за Хершеля.

Она охнула:

– Папа!

– Хватит. Сейчас же ступай к себе в комнату. Я устал, и обсуждать тут нечего.

Слезы бежали у нее по щекам, когда она влетела в комнату, где уже ждала Мириам. Сестра знала, что этим все закончится. Она схватила Наоми в объятия и утешала, пока та рыдала. На следующий день отец Наоми пошел к отцу Хершеля, договор был заключен, и Наоми с Хершелем поженились.

Родители Наоми могли дать на свадьбу совсем немного денег, но это не тревожило Хершеля или его семью. Он был на десять лет старше Наоми и очень хотел жениться на ней, одной из самых красивых девушек местечка. Все знали, что он амбициозный молодой мужчина, владеющий в городе лавками, которые сдавал торговцам. Помимо этого, он на какое-то время уезжал учиться в университете Варшавы, где получил диплом юриста. Его отец был адвокатом с многочисленной нееврейской клиентурой. И после того как сын присоединится к практике, собирался уйти на пенсию и передать дела ему.