Как Саундпост полуулыбается, когда она подкатывается к нему, однако взгляд в глазах у него ледяной. Свят милуй! Милуй! Из кожаного кисета вытягивает он две щепоти, затем набивает сперва свою трубку. Говорит, мой табачник в Ньютаунбатлере ввозит его особо.

Она набивает себе трубку, не знает, как тут отозваться. Говорит, он мягче прессованного, ей-ей.

Саундпост не улыбается, но говорит, правдивей не скажешь.

Он кивает на Уилсона. Тот парняга разницы б не уловил.

Уилсон оборачивается и чешет подмышку. Бакун есть бакун, говорит он.

Она учится зеркалить повадки Уилсона – его беспечность, его легкий смех и размашистый шаг. Как он сидит на корточках, обняв колени руками. Его общую уверенность с животными. Она уже освоила его свист – два пальца в рот, достаточно громко, чтобы повелевать собаками, хотя те пока не отзываются.

Изучает она и Клэктона, идет, посасывая трубку, бо у него это получается лучше всех: трубка на губах у него легка, он покрикивает стаду, не шевеля ртом, помахивая ясеневой хворостиной. Она выдувает в небо безукоризненное дымное колечко.

Колли говорит, я не хуже умею.

Покажи.

Эк скотина никогда не устает мычать, однако ж есть в том и покой. В трепещущем месте ее самой открылся просвет. Это тишь, какой не слыхала она давно. Все равно что быть на миг нигде, каждый шаг как шаг в некое неприсутствие. Все равно что держать в сомкнутых чашках ладоней успокоенье перепуганной птицы.

Саундпост кричит, чтоб сгоняли стадо. Показывает на подветренную сторону заросшего вереском холма, где удерживается немного солнца. Грубый круг валунов, на них можно посидеть. Уилсон свистит и кричит собакам, ходу, ходу, в самый раз. Клэктон яростно чешется, бормочет так, чтобы всем было слышно: скотина кормиться болотной осокой не может. После утреннего броска Уилсон, как обычно, разражается болтовней. Треп его беззаботен, пока Саундпост с Клэктоном не принимаются вновь шумно препираться, на сей раз по какому-то политическому поводу насчет Короны, разговоры в газетах о грядущей подмоге. Уилсон бросает на них насмешливый взгляд.

Саундпост говорит, нехватка продовольствия – не моего ума дело.

Клэктон говорит, дело это вы же и проворачиваете.

Саундпост говорит, не кажется мне, что сами вы не при деньгах.

Берет почернелый котелок с водой, роняет на огонь, усаживается на валуне и отвертывается от них. Клэктон продолжает чесаться. Пытается дотянуться до удаленных мест у себя на спине. Задирает рубаху, а там сыпь красноты, будто во сне его заборол и подрал какой-нибудь бес. Христе в хлеве, говорит он. Вы, люди, с прошлой ночи не чешетесь?

Уилсон похохатывает и показывает большой палец. Говорит, похоже, кто-то зверков подцепил в соломе.

Саундпост таращится на Клэктона и говорит, у меня есть притирание в сумке. Мать готовила.

Клэктон кивает на костер. Говорит, скажите мамаше, чтоб и чай заварила.

Едят свои припасы, курят, пьют чай. После она лежит с теплом в животе, глаза закрыты, слушает всех. Клэктон тихонько храпит. Саундпост бормочет в тетрадку. Уилсон вытянулся на болотной траве со своими колли, что разлапились рядом. Шарканье и мычанье стада. Ветер трется о долгие шеи травы несметностью голосов, шепотом каждого человека на земле.

Колли говорит, скажи-ка, откуда берутся всевозможные ветра, – я думал, они все прилетают с залива, где б он ни был, залив четырех ветров, здоровенная дыра, должно быть, наверное…

Шаги, а затем она смаргивает, глядя на перевернутого Уилсона.

Он склоняется к ней и шепчет. Ты с кем это болтаешь? Затем зовет ее, чтобы шла за ним, и забираются они за горку, находят, где сесть на пружинистом вереске. Он смотрит через плечо и шепчет. Бают, братец твой попался.