Надеюсь я, и Н. И. Греч, что искренное объяснение не расстроит нашего доброго согласия: деньги счет любят.

С душевною преданностью честь имею пребыть, милостивый государь, вашим покорным слугою

Ф. Булгарин

24 марта 1826

СПб.

Почтеннейший Павел Михайлович! Что вы забыли меня? Приходите, пожалуйста, сегодня обедать. Мне нужно кое-что переговорить с вами.

Ваш верный

Ф. Булгарин

18 января 1830

Суббота[235]

Петр Александрович Муханов (1799–1854) – историк и литератор, приятельствовавший с Булгариным и печатавшийся в «Северном архиве»; в 1824 г. он поместил там три статьи: «Новейшие статистические сведения о Курской губернии» (№ 10. Подп.: П. М.), «Письмо из Киева о найденных там древностях: (К А. О. Корниловичу)» (№ 11), «Новейшие статистические известия о Могилевской губернии» (№ 19), кроме того, он предоставлял Булгарину архивные документы для публикации.

Сейчас я получил через Рылеева присланную тобою статью Путешествие Цыкулина и проч.[236][237] Я получил от тебя столько добра, что если б посвятил жизнь Мафусаила[238] на отблагодарение, то и тут бы не успел. Верь, что умею чувствовать цену твоей дружбы и готов тебе доказать как хочешь. К Погодину и Калайдовичу буду писать со следующею почтою. Рад платить за статьи, но верь чести, что доходы «Север[ного] архива» не так велики, как многие предполагают. Я иду без интриг, и меня не поддержит какое-нибудь сословие – а сам же как силою Высшего держуся. Но что могу, сделаю. С Рылеевым мы вчера жестоко поссорились[239] и, кажется, навсегда. Мне кажется, что он виноват противу меня и крепко. Но это мне не помешает почитать его всегда добрым и честным человеком и любить заочно. – Ни говорить, ни писать противу него не стану дурно, ибо во мне есть еще кроха совести. Я не почитаю всех тех дурными, с которыми поссорюсь, ибо я сам болван порядочный, горяч, часто бываю дерзок: это физика – много крови.

Ты у нас записан в книгу[240], а журналы тебе не высланы, потому что ты так окосмополитился, что мы не знаем, куда пересылать – в Москву или Киев?[241]

Ты ко всем пишешь, а ко мне ни слова – пожалуйста, напиши словцо. Пошлю «Талию»[242] и три журнала.

Танта тебе кланяется. – Лена[243] целует заочно. Тебе ее не узнать, похорошела, выровнялась, развилась и всякий день более меня привязывает к себе добротою своею.

Греч тебя всегда любит и вспоминает.

Г. Полевой, не знаю, по каким расчетам, а 1-й нумер своей телеграфической машины[244] крепко задел меня – и неблагонамеренно и непристойно. Сам писал ко мне и Гречу, чтоб наблюдать дружбу и мир, и первый бросил навозом в лицо[245]. Я издавал «Литер[атурные] листки, журнал нравов и словесн[ости]». Я объявил, что не буду помещать переводов. Он решительно сказал, что у нас не было ни одного умного наблюдения нравов, что все это смешно, глупо, незамечательно[246]. – Я не стану ни отвечать, ни писать критик на «Телеграф»[247], который сам издатель называет совершенством в введении, – найдутся и без меня молодцы – ибо первый нумер возбудил чувства негодования несносным самохвальством. Пусть г. Полевой ругает меня сколько угодно в угождение Кюхельбекеру, Одоевскому[248] и достойному своему славителю Воейкову[249]. Кюхельбекера, невзирая на его глупую противу меня эпиграмму[250], всегда почитаю умным и благородным человеком – его излишняя раздражительность вредит более ему, нежели себе. Я бы первый устремился к его благу, если б мог. Об Одоевском слышу тьму хорошего от Грибоедова, уважаю его и надеюсь, что из него будет прок, как молодость прокатит. Воейкова всегда буду почитать гнусным подлецом – извергом – Ванькою Каином литературы – а с Полевым не намерен ссориться ни в журналах, ни на деле. – Он себе лучший враг и без меня составит для себя воейковскую атмосферу. Филимонов порассказал нам здесь об нем чудеса