Они стояли у дороги на пыльной траве, держась за руки, и выглядели одинаково, как вырезанные из сложенного листа фигурки, вроде тех снежинок, что делают на рождество. Их лица были настолько белые, что даже белизна их платьев казалось живей их матовой кожи. Это была глубокая, многослойная белизна, словно обеих сестричек отлили из парафина. Я остановился.

Близняшки лет пяти. Из-под белой кожи проступали синие прожилки вен. Близняшки настороженно смотрели на автомобиль, обходя его полукругом. Я взял фотоаппарат и сделал снимок через стекло.

Перед домом, отделанным сайдингом, я из любопытства свернул направо на грунтовую дорогу и скоро выехал на берег реки Вычи. Здесь врастал в землю брошенный грузовик и паслись коровы с чумазыми боками. Я вышел сделать несколько снимков и заодно взобрался на странный холм у самой реки. Холм оказался кучей земли, которую навалили при раскопках выгребной ямы. В заболоченный провал филинцы сваливали пищевые отходы, старую мебель и строительный мусор. Река подтапливала дальний конец ямы. От ямы исходило гудение тысяч мух. Из-за тёплой весны они были настырны и решительны, как в августе.

Я не стал дожидаться, когда ветер ещё раз бросит в меня смрад выгребной ямы, и поспешил вниз. Здесь меня караулил скучающий пастух.

– Эй, чё ты там потерял? – весело спросил он.

Пастуху хотелось поговорить. Он начал с нейтральных вопросов, из Нечаево я или из Хасаново, потом спросил сигаретку, потом обсудил мой автомобиль. Узнав, что я журналист и мой фотоаппарат стоит, как его машина, он рассмеялся и рассказал про какого-то родственника, который тоже был художником (по меркам пастуха – «тоже» означало «ещё один бездельник»), а потом купил безумно дорогой фотоаппарат и живёт теперь в Москве.

Мы немного поговорили о том и о сём. Пастух не стеснялся беззубой улыбки и пах похмельем, но, в отличие от Коростелёвой, его похмелье было дружелюбным, больше табачным. Кнут, свёрнутый кольцом, висел на плече. Шесть или семь коров лежали под единственным деревом на берегу и редко трясли ушами.

Я спросил про близняшек.

– А это эти… Как их там… Короче, родились они такие. Да тут же это… Вышки. Излучатели, – охотно доложил он. – Вот на том берегу все от рака померли. Поедешь, погляди, дома брошенные. А с этого краю тоже излучение. Народ тут долго не живёт.

– Что за излучение? – удивился я новому заходу.

– Ну это, как его… Типа как, знаешь, космические лучи. Тут же военные стояли. Ну они тут это, летали, чё-то там, не знаю. Дыра, короче, озоновая тут. Это… Вот как на заре пойдёшь, везде же заря красная, да? А тут вот за речкой жёлтая. Прям жёлтая, как мои яйца, – захохотал он. – Во, гляди.

Вместо яиц он показал прокуренные желтушные пальцы. Я сделал несколько снимков. Пастух охотно позировал, советуя сфотографировать покрупнее его пальцы как доказательство желтизны филинских зорь.

– А что у вас тут за забором, если в сторону Ключей ехать? – спросил я небрежно.

– А где там? – удивился он.

– В лесу, по правую руку, если на Ключи ехать. Какие-то строения за забором, вроде складов.

– А, там… Да чёрт его знает. Дачи, наверное.

По словам пастуха, в Филино он прожил всю жизнь и ни о каких объектах не слышал; но потом, словно осенённый, вспомнил про расформированную военную часть, где лет пять назад можно было найти почти годный «Зил» или утащить кусок медного провода. Но военная часть находилась в 40 километрах от Филино, а Ключи и объект – гораздо ближе. Пастух лишь пожал плечами.

Я вернулся на главную улицу Филино, но вместо поворота на Карасёво проехал прямо по указателю на Нечаево. Эта же дорога вела к посёлку Ключи.