– Верно говорит, ступайте, товарищ сержант! – спрыгнул с башни полковой комиссар, – ты орёл, воентех! Не ожидал. Как самочувствие? Откуда кровь?

– Не знаю, товарищ командир, может, окалиной полоснуло или ударился, если б не сестричка, даже не заметил! Думал, пот льёт.

– Пойдём, умоемся. Нас, весь экипаж, исполосовало – столько попаданий! Другим повезло гораздо меньше. Пошли, пока затишье.

На опушке собрались те, кому посчастливилось выйти из боя живыми: пехота, водители, сбитые или оставшиеся без самолётов (на земле сожгли) лётчики, артиллеристы с одинокой «Сорокапяткой»; медсёстры, со слезами на глазах перевязывали раненных; гражданские и мы, танкисты, коих после первого боя, осталось едва ли больше довоенной танковой роты.

Привели себя в порядок, по мере тех скудных возможностей, которые нам предоставлялись. Виктор Илларионович спросил меня:

– Как машина? Повоюем?

– Сложно сказать, – честно признался я, – сейчас посмотрю, но думаю недолго осталось. Нужна дозаправка, масло, вода… заводится только сжатым воздухом. Немудрено, сколько мы схватили снарядов?

– Нас окружают… нужно пробиваться к основным силам, вся надежда только на нас. Раненых сколько вокруг. Хорошо, ступай погляди наш танк и, если понадобится, помоги другим. Мы сейчас с теми командирами, кто остался, посовещаемся, как далее поступить.

– Есть!

Стрелок-радист занимался пулемётом.

– Максим! – протянул он промасленную ладонь.

– Гена. – Ответил я на рукопожатие.

– Лихо ты танком управляешься! Где научился так?

– В инспекции ГАБТУ…

– О-о-о… виноват, товарищ младший воентехник.

– Брось ты! – сплюнул я, ведь этот парень, которого знал немногим больше часа, казался теперь братом родным.

Мои опасения оправдались: танку без должного ухода и дозаправки воевать оставалось мало – масло, практически всё выгорело, осталось на донышке.

– Извините, – вновь подошла та же медсестра, – разрешите вас всё-таки осмотреть, бинтов у нас не осталось, хоть продезинфицирую.

Оценил её взглядом. Она: юная, симпатичная, в форме не по размеру (больше) и выпачканным лицом, до боли напомнила мне любимую куклу сестры Люси. Я звонко засмеялся, Максим поддержал меня в этом – нервы! После боя психика так себя спасала.

– Ты прям замухрышка! – Хохоча, сказал ей.

Она слегка обиделась.

– Ой! На себя посмотрите, товарищи танкисты.

– Нам положено так! – Бравировал стрелок-радист, – есть грязные люди, есть очень грязные, а есть танкисты!

– Туши свет – бросай гранату! Взрослые мужики, бойцы великой Красной Армии, а ведёте себя, что дети малые. Спускайтесь сюда, я обязана вас осмотреть! – Приказным тоном посмотрела пигалица мне в глаза.

Хотел снова заупрямиться, но вернулся комиссар со словами:

– Дай ты ей уже себя потрогать! Не видишь, приглянулся девушке. Был бы я твоих лет, сам за ней бегал и просил о лечении. Эх ты! Мехвод от природы, а кавалер от рвоты!

Пришлось повиноваться, застыдил меня командир.

Сестричка принялась обрабатывать царапину на голове, ласково так: помажет обеззараживающей жидкостью и дует, чтобы не щипало мне, аккуратная попалась. Спрашивает:

– Больно, да?

– Нет. – Ответил тихо и честно.

– Врёте вы всё! – констатировала она и я не выдержал.

– Соблюдайте субординацию, товарищ сержант.

– Виновата, товарищ младший лейтенант.

– Младший воентехник! Говорил уже.

– Так точно, запомню, разрешите идти?

– Идите! – постарался я сделать голос пожёстче, подражая Байдукову, – в вашей помощи нуждаются десятки бойцов.

Комиссар услышал наш разговор, усмехнулся и снисходительно упрекнул меня:

– Зачем ты так с ней? Молодая такая… а красивая какая? Понравился ей, а ты… сам ещё юн, не понимаешь, что случилось! Война началась, тут каждое приятное мгновение ценить нужно, ты запомни мои слова, боец. Пригодятся.