Воспоминания о войне непроизвольно направили мысли Княжнина к сегодняшнему его поединку с Лафоше. При мысли о фехтовани внутри Княжнина сам собой проснулся воин. Который тут же почувствовал опасность: за ним следят.

Да, эти двое определенно шли за ним. Вот как все серьезно, Лизонька, а ты говоришь: «Ступай к Роджерсу». Можно, конечно, сейчас дойти до караула на входе в слободу, и тогда незнакомцы либо отвяжутся, либо вынуждены будут открыться. Можно просто заколоть обоих.

Нет, ни то, ни другое. Княжнин назначен охранять нашего посланника в Польше? Хорош бы он был охранник, ежели бы не знал, как управиться в такой ситуации. Не желают ли эти господа, или те, кто их послал, его проверить?

Княжнин не подал вида, что почувствовал слежку, но в следующую минуту соглядатаи просто перестали его видеть. Слившись в темноте с фонарным столбом (фонарь, как водится, не горел), Княжнин пропустил ускоривших шаг преследователей вперед себя и тут же одному из них отвесил такую оплеуху, что тот вслед за своей шапкой отлетел в сугроб, где долго барахтался, слыша только тяжкий колокольный звон в ушах. Другому в ту же секунду в грудь уткнулось острие шпаги.

– Не стану вас спрашивать, что вам от меня нужно. Полагаю, не кошелек, – спокойно сказал Княжнин, без особого любопытства осматривая ничем не примечательную внешность, судя по всему, обычного полицейского ярыжки. – Вам нет нужды мерзнуть и за мною бегать. Дожидайтесь меня на почтовой станции за Нарвской заставой. Я там буду поутру. Сможете донести, что я, как и предписано, город покинул, ведь вам сие велено проверить? А ежели я вас еще раз за собой увижу – найду прорубь и искупаю. Все, ступайте прочь!

Княжнин вложил шпагу в ножны, но и после этого незадачливый ярыжка не перестал ее побаиваться. Он помог товарищу выбраться из сугроба, и скоро оба скрылись в темноте. Княжнин, почти чеканя шаг, отправился в противоположную сторону – на улицу, отведенную его второму батальону. В некоторых избах там еще в окнах не погас свет.

Дорога не кажется такой однообразной, скучной и дальней, если в пути найти себе полезное занятие. Барин, Дмитрий Сергеевич, не был бы тем, кем его знают, если бы в холодном возке под скрип полозьев и треньканье бубенцов только дремал да попивал водку для сугреву. Что такого не будет, Андрюха понял, когда еще помогал Селифану собирать в дорогу незамысловатый офицерский багаж, в котором едва ли не главную тяжесть составляли книги. Но книги – это так, только для барина развлечение. А вот старая тетрадка, которую Дмитрий Сергеевич велел далеко не прятать, оказалась весьма пригодной к тому, чтобы и Андрюха по дороге не скучал.

Листки в тетради были исписаны еще детским почерком самого Дмитрия Сергеевича. На них слова стояли, будто фехтовальщики в зале, в две колонны, разделенные черточками – шпагами. Эти слова-супротивники барин стал вспоминать сам, а заодно и Андрюху начал учить польской речи. По их назначению служить в Варшаве разумение тамошнего языка было весьма полезным. Дмитрий Сергеевич сказал, что его батюшка всегда поучал, дескать, лишних знаний не бывает. Так он своему сыну приговаривал, когда тот в юные годы стал учиться у сосланных в Сибирь поляков их языку, да еще записывать новые слова в тетрадку. Вот тетрадка и пригодилась, старший Княжнин будто в воду глядел. Уж куда как умен и знающ Дмитрий Сергеевич, а его батюшка в науках еще больше силен – военный инженер!

Наказу отца о полезности всякого знания барин всегда послушно следовал (а особое пристрастие испытывал он к науке шпажной, хотя старший Княжнин вряд ли почитал фехтование самой важной из наук). Дмитрий Сергеевич позаботился, чтобы и Андрюха учился, сказал, что сапоги чистить любой дурак может, а ему нужен такой слуга, который бы и письмо мог грамотно написать, и в лавке не дал себя обсчитать. Потому Андрюхе давалось время, чтобы тот ходил в полковую школу. Барин даже строго спрашивал, как Андрюха запомнил урок да выполнил ли то, что задано.