При таком усердии метателей первоначальный запас «снарядов» быстро подходил к концу, но вошедшие в раж торговцы, кажется, готовы были распатронить на Андрюху весь арсенал. Только тот умудрялся не только следить за всем, что в него летело, но и на соседнюю крышу бросить взгляд. Представление можно было заканчивать.

На одно короткое мгновение, когда нога скользнула по покрытой замшелой зеленцой старой черепице, Княжнин пожалел о том, что затеял. Но тут же отогнал прочь вредные сомнения – коли уж дело начато, только вперед! Он намеренно избавился от сюртука, чтобы не стеснял движений: предстояло выполнить небольшой акробатический экзерцис. Не гнушаясь помогать себе руками в мягких, с шершавинкой, замшевых перчатках, таких удобных для фехтования (эфес никогда не выскользнет из ладони), быстро переместился к краю крыши, почти примыкавшему к дому Миллера. Окно, в которое предстояло проникнуть, присмотрел заранее, с улицы. Оно по-прежнему открыто. Скорее всего, это комната, смежная с кабинетом Косаковского. Проветривается, пока гетман в кабинете.

Здесь, на краю, Княжнин задержался. Один решающий прыжок. Ошибиться нельзя. Ладно, если, грохнувшись на землю, сломаешь себе что-нибудь. Главное – каков будет позор! Секунда – и ты из приличного офицера превращаешься в калеку и посмешище. Посему – прочь эти мысли, просто нужно подготовиться, проделать движение мысленно.

Чтобы получить надежную опору для толчка, Княжнин с усилием вытащил из кровли одну черепичину, поставил на ее место ногу, проверил, не поедет ли под ней вниз остальная черепица. Между вторым и третьим этажом в доме Миллера есть небольшой декоративный карниз – на него носками, и тут же правой рукой в открытое окно, будто делая выпад, и схватиться внутри за раму. Все остальное просто. Разве что внутри в него сразу могут выстрелить, но это вряд ли, ставка на неожиданность должна сыграть.

Андрюха внизу устроил такое представление, что самому захотелось поглазеть… Прочь, прочь! Только прыжок…

Он оттолкнулся сильно и мягко, по-кошачьи, носками ног прилетел точно на карниз, но правая рука, ловившая в окне раму, поймала штору, практически пустоту… Спина тут же стала отклоняться назад, еще чуть-чуть – и падение неизбежно, но Княжнин успел помочь себе левой рукой, кончиками пальцев, превратившимися в когти, зацепившись за лепнину пилястры. Мгновения, выигранного этим, хватило, чтобы правой рукой, отпустив штору, надежно ухватиться за раму.

Как Княжнин и рассчитывал, это было окно небольшого будуара, предназначавшегося на случай, если гетман пожелает отдохнуть или переодеться. Стрелять в Княжнина здесь было некому, комната служила для уединения. Стесняясь даже смотреть по сторонам на то, что есть в комнате, потому как он ведь проник сюда не как вор, Княжнин подошел к единственной двери и, не испытывая даже соблазна поглядеть в замочную скважину, распахнул ее.

Он снова глаза в глаза встретился с полковником Кадлубским, который что-то обсуждал с сидевшим спиной к Княжнину гетманом (судя по российскому генеральскому мундиру, это мог быть только он). Княжнин обратил внимание, что эта спина не вздрогнула и не сгорбилась, когда кто-то так неожиданно появился сзади. Что ж, то, что Кадлубский здесь, только к лучшему. Пока этот стражник пребывает в легком замешательстве, можно успеть сказать все, что Княжнин хотел сказать. Он прошел еще вперед, чтобы Косаковский его видел, сложил два пальца, как бы для военного приветствия, вместо которого (шляпы на Княжнине все равно не было) направил их в сторону генерала.

– Прошу покорно меня извинить, господин гетман, но представьте, что у меня в руке пистолет, я стреляю, и вы убиты, – сказал он, поклонившись. – Ваши недруги заговорщики ведь этого хотят? Впрочем, чтобы не поднимать шум и уйти безнаказанно, я мог бы не стрелять, а просто перерезать вам горло. А ежели я был бы недоброжелателем вашим, склонным к театральности, то на радость газетчикам воспользовался бы вот этой вашей гетманской булавой. Было бы весьма символично, они ведь полагают, что вы ею не по праву владеете…