Мишель объяснил, что жители фактории прячутся за этими болотами как за неприступной стеной. Это природное укрепление оберегало их от врагов и хищных зверей, коих в округе водилось несоизмеримое множество. Однако иногда Тибо де Лаваль посылает на другой берег разведчиков и охотников. Они передвигаются на плотах.
Посему путникам было просто необходимо их дождаться – ведь другого способа добраться в факторию не существовало. Можно, конечно, попробовать пойти вброд. Однако, глядя на огромное, затянутое туманом пространство вокруг, Дариор понимал, что лучше сразу по-японски сделать харакири (благо и стилет есть), нежели тонуть в этой бескрайней трясине.
Можно было попробовать самим соорудить плот, благо поваленных деревьев и веток вокруг хватало. Но и тут наместник не стал делать опрометчивых решений. «Если разбойники до сих пор не добрались в факторию по воде, – сказал себе он, – то и нам этого делать не следует». Вероятно, на противоположном берегу круглые сутки дежурят стрелки, которые незамедлительно откроют огонь по пришельцам, даже не здороваясь. Перспектива получить пулю Дариора ничуть не радовала. «То есть стрелу», – спохватился он и горько усмехнулся. Оставалось лишь ждать.
Шло время, и солнце неуклонно тянулось к горизонту. Если раньше на болотах было сумеречно, то теперь вокруг сгустилась истинная тьма. Задумчиво глядя куда-то вглубь топей, Дариор понимал, что ждать придётся ещё очень долго. Он сидел на земле в корнях исполинского дуба и водил по земле остриём стилета – рисовал своих знакомых: комиссара Мортена, лейтенанта Банвиля, Михаила Андреевича, Анастасию Николаевну…
Если первые трое вышли на славу, то «Настаси» никак не желала получаться. Она почему-то выходила у Дариора хмурой и курносой – не такой, какая она есть на самом деле. Впрочем, а какая она? По сути, Дариор ничего о ней не знал. В те редкие минуты, когда ему удавалось перекинуться с ней парой слов, она ничего о себе не говорила, а он малодушничал, опасался задавать прямые вопросы. В утешение можно сказать лишь то, что не он один оставался в неведении. О ней никто ничего не знал. Видимо, даже Смоленцев.
Вероятно, она родом из бывшего богатого дворянского семейства. Наверняка кто-то из близких пострадал от большевиков, может быть, даже погиб. А может быть, погибла вся её семья. Если честно, Дариору трудно было представить Анастасию Николаевну прячущейся за спинами родителей. Такая никогда ни у кого не попросит защиты. Из принципа, из внутренней гордости. Вероятно, она прошла через многое, чтобы добиться привилегированного положения в ордене. Этакая суфражистка сделала бы честь большевистской партии, однако, к счастью, она по эту сторону баррикад.
Дариор раздражённо стёр половину лица девушки и принялся кропотливо выводить его заново. Тут-то и пришли болезненные мысли. Тогда, у вокзала, во время их последнего разговора Анастасия Николаевна говорила очень странные вещи. Дариору даже показалось сначала, что она его в чём-то обвиняет. В чьей-то смерти. Но в чьей? Возможно ли это? Да полно! Не стоит так трепетно относиться к случайным словам.
И всё же самоедство Дариора взяло верх, и он начал судорожно перебирать в памяти тех, кого убил, благо их было немного. Но никого, кто бы мог иметь хоть какое-то отношение к Анастасии Николаевне, он так и не припомнил.