––

На моём дне рождения, что он чувствовал? Мы. Макс с женой и сыном. Алла с мужем и огромным животом, на котором она всё время держит располневшие ладони, словно оберегает ребёнка от мира. Мои институтские приятели с жёнами. И он. Одинокий, выпивающий, отец неродной дочери. Что он чувствовал?! Неужели и сейчас не возникнет желание измениться, действовать, сдвигать горы, ставить цели и идти к ним?!

––

Иван пригласил на свой день рождения на дачу – жене словно поднесли насекомое, от которого она испуганно трясла головой и выстраивала стену раскрытыми ладонями. Но несмотря на «там неудобно», «лето страшно холодное», «малыши заболеют», мы отправились. Потому что это была не только дача Ивана, это была дача моего детства. А ещё мне сразу вспомнилось, как в молодости мы с Машкой и Юлей там замечательно жили. Не то, чтобы вернулась былая влюбленность, нет. Захотелось оживить ту молодость и то, другое, свободное счастье. Кроме того, я знал, что Иван больше никого не зовёт, и если ещё и мы не приедем, в пустоте одиночества наш тихий отказ прогремит. Как если бы он постучал в дверь к единственному другу с просьбой о ночлеге, а я бы не пустил.

Мы опоздали, потому что переодевали дважды Софью, потом стояли в заторе, её стошнило два раза, мы прибыли нервные, вечером все суетились, тётя Ира старалась устроить Наташу с детьми как можно лучше и её чрезмерное внимание стесняло.

На следующий день мы с Иваном и Серёжкой пошли в деревенский магазин. Не столько купить, сколько пройтись, но уверен, в душе каждый хотел вновь пережить какое-то своё прошлое. Кроме того, Иван вчера перебрал, и проветривал больную голову. Дул резкий ветер. Поперёк скошенного поля густо плыли облака, снизу синие, сверху белоснежные, черничный джем под взбитыми сливками. Поле запомнилось бескрайним и ровным, как стол, а оно лежало под ногами мускулистым телом атлета. Мы то поднимались, медленные пальчики, на трапециевидную мышцу, идущую наискось через поле, то спускались в ложбину между лопаток, то шли плавным подъёмом широчайшей мышцы спины, то снова спускались. Серж устал, мы не дошли до деревни, а как только повернули обратно, вспомнилась та восхитительная гроза, настигнувшая нас в юности. Иван спросил, помню ли бурю, и я ответил «конечно помню». Для нас обоих, по-разному, как и должно быть, те недели в июле, когда мы жили сильно, были энергичны и чувствительны, незабываемы. Я с грустью принял, возвращаясь на дачу с уставшим сыном, сидящим на плечах, придерживая его за икры, которые ловко легли в мои ладони, мне приятно было чувствовать их плотность и какую-то здоровую упругость, что для меня те впечатления беззаботной лёгкости навсегда утрачены, пусть и ценой моей прекрасной семьи, тяжесть которой я отныне всегда буду чувствовать.

––

Я говорил ему, что на каждом собеседовании я вместе с собой предлагал Максима, как помощника, и каждый раз отказывали. Устраиваешься прислуживать и ставишь условия, указываешь нам как управлять, утверждаешь свою уникальность? Ты дефектный винтик, который может испортить наш конвейер! В ответ не отступать и не сдаваться, не отступать и не сдаваться! Год, год жизни искали! А в награду я старший юрист, он юрист, мы с хорошими зарплатами, и, самое главное, мы уже на пределе, мы уже перерабатываем, мы оба понимаем, что в этой структуре будет рост, а значит, будем расти и мы! Надо, надо двигаться, самому создавать возможности. Но всё, что говорил, уходило как вода в слив раковины: – Наверное, ты прав. Но мне комфортно в министерстве. Я пока учусь. И, откровенно говоря, нарабатывать авторитет, уважение на одном месте, чем не модель поведения? Медленный поступательный рост, надёжный и прочный в фундаменте.