Утром Михаил, в первую очередь, позвонил в райком. Он звонил из помещения коммутатора. Было рано, но первый секретарь райкома был на месте. В комнате, кроме Михаила, оставались только две телефонистки, которые демонстративно натянули наушники. Услышат они разговор или нет, его не волновало. Он в общих чертах рассказал секретарю райкома о ночном разговоре.

– Как ты считаешь, есть, действительно, какая-то опасность? – напрямую спросил секретарь.

– Я уверен, что всё произошло так, как рассказала аксакалам Мейрам.

– Думаешь, не надо военных посылать?

– Конечно же, не нужно. В девять часов совещание у директора строящегося предприятия. Вы знаете, что здесь уже представители из обкома и райкома. Заместитель начальника районной милиции тоже здесь. Я им расскажу о моём ночном разговоре. Мне кажется, надо им всем разъехаться по домам.

– Хорошо. Скажи Апекову, пусть мне позвонит. Я сейчас свяжусь с обкомом, попрошу отменить вертолёт с военными.

На совещании в девять часов Михаил чувствовал, что у людей напряжение спало. Скорее всего, телефонистки уловили суть его разговора с секретарём и успели кое-кого посвятить в этот «секретный» разговор. Ясно же, что лучше всего могут хранить секреты женщины, только делают они это сообща. Михаил удовлетворённо улыбнулся. Он хотел, чтобы эта новость просочилась в посёлок. Как хорошо работает людская молва. Главная цель была достигнута – люди стали успокаиваться. Когда шёл из парткома на совещание в дирекцию, видел оживлённо разговаривающих людей на остановке автобуса, шла бойкая торговля на маленьком базарчике, спешили на строительные объекты рабочие, матери вели детей в детские сады, и беззаботные школьники торопились на перемене к киоску со сладостями. Нормальная жизнь возвращалась в посёлок.

С тех пор прошло больше трёх лет, но те тревожные дни, пережитый страх и растерянность так и остались торчать, как заноза, где-то в самом дальнем уголке мозга. И вот всё снова вспомнилось. Только теперь он смотрел на эти события как бы со стороны, с высоты прошедших лет, более трезво и осознанно. Уже было много написано о партии, уже развалилась, как карточный домик, её идея о всеобщем счастье, уже превратились большие и верные «партийцы-ленинцы» в самых громких обличителей партийных перекосов, уже делили народное добро, нажитое всем миром, по принципу «кто ближе к власти, тому больше всех», уже крестили истово лбы в церквях самые ярые атеисты. Сейчас, после нескольких прошедших лет, Михаил понял до конца, чего боялись там, наверху. Если начался бы переворот снизу, не успели бы сидящие сверху карьеристы перераспределить материальные ценности по своему усмотрению. Поэтому через несколько месяцев утопили в крови выступление студентов в Алма-Ате, рассадили инициаторов волнений по тюрьмам и разослали в ссылку по отдалённым районам.

Хлопнула входная дверь. Пришла хозяйка. Она приветливо поздоровалась с гостем и поспешила в кухню. Скоро придут из школы дети и приедет муж на обед. Надо успеть приготовить на стол. Михаил собрал красные книжечки и положил их в нагрудный карман пиджака. Он получил в поссовете трудовую книжку жены, забытую при отъезде в Германию, взял в ЖЭКе необходимую справку и мог назавтра опять отправляться в путь, в гости к другим родственникам. Скоро, если всё пойдет по плану, приедет и последний брат в Германию. Михаил знал, какие хлопоты предстоят теперь этой семье. Нужно будет продать мебель, старенький «Москвич», построенный своими руками гараж. За всё это они получат, конечно же, мелочь. Начнётся муторный этап оформления выездных документов. В каждом учреждении будут вымогать деньги за любую нужную и ненужную справку. За визой надо будет с вечера занимать очередь у здания немецкого консульства. Придётся сутками сидеть в учреждении и ждать билетов на самолёт. И только войдя в салон самолёта в день отлёта, мои родственники, ободранные маленькими и большими чиновниками до нитки, вдруг почувствуют, что горечь отъезда из страны, где родились и прожили большую часть жизни, после этих убийственных хлопот вдруг исчезла, и сознание наполнится ожиданием встречи с незнакомой страной, где, возможно, с ними, наконец-то, начнут обращаться по-человечески.