Тем не менее Зорге поразил местных коммунистов своим умом и простотой в общении. Член Датской коммунистической партии Кай Мольтке писал, что, насколько ему было известно, “миссия Зорге не имела ничего общего с разведслужбами и шпионажем”. При этом Зорге читал лекции в партячейках и рекомендовал датским товарищам объединиться с радикальными профсоюзами. “Умение [Рихарда Зорге] продумать все аспекты своей работы было необычайным. В его поведении не было ни намека на нелегальное положение или конспирацию. Во время своих визитов в трудные районы портов и фабрик Копенгагена он любил доказывать, что может выдуть пива не меньше, чем матрос, докер или цементник, или демонстрировал свою физическую силу как борец”^>[37].

Вернувшись в Москву, Зорге в таинственных, даже эксцентричных, выражениях рассказывал о задании своей обожательнице Массинг: “Первое задание Ика выполнял в какой-то скандинавской стране (он так и не упомянул, в какой), где он жил «высоко в горах», а компанию ему составляли «преимущественно овцы». Он разглагольствовал о том, как овцы похожи на людей, стоит узнать их поближе”^>[38]. В намного менее легкомысленной обстановке японской тюрьмы он рассказал следователям, что “выполнял функции активного руководителя наряду с руководством партии”. Что же до попоек и рукопашных с крепкими мужиками в доках, Зорге признал, что занимался “разведработой по политическим и экономическим проблемам Дании. Свои наблюдения и добытые сведения обсуждал с партийными представителями.

Девятого декабря 1927 года Зорге официально уволился из Секретариата ИККИ, заняв постоянную должность оргинструктора в ОМС, сердце коминтерновской разведки^>[40]. Завербовавший его когда-то во Франкфурте Дмитрий Мануильский лично рекомендовал Зорге как человека, достойного стать членом самой секретной организации мировой революции; кандидатуру поддержал также Григорий Смолянский, у которого Зорге гостил в Гранатном переулке.

На следующий год Зорге вернулся в Скандинавию, докладывал о партийных связях в Швеции и Норвегии и пререкался с бухгалтерией в Исполкоме из-за расходов (недовольство по отношению к иностранцам и, само собой, разведчиков сохранялось)^>[41]. В Осло, как он рассказывал японцам, Зорге столкнулся с “разнообразными партийными проблемами, серьезно препятствовавшими разведдеятельности”^>[42]. В источниках ничего не говорится о точной причине этих трудностей, но очевидно, московские аппаратчики проявляли все большее недовольство своенравностью посланца Советов в Скандинавии. “Полагаем, что нет оснований так нервничать, как Вы это делаете”, – выговаривал Зорге Б. А. Васильев, заместитель заведующего Восточным отделом ИККИ в декабре 1928 года^>[43]. Он же писал Пятницкому, настойчиво выступая против плана отправить Зорге на тайное задание в Великобританию. “Что касается предложения о его поездке в А [нглию], я высказываюсь против. Он слишком слаб для Ан [глии] и не сможет удержаться, чтобы не вмешиваться в [политические] дела. Для А [нглии] это совершенно неприемлемо”^>[44].

Несмотря на придирки начальства, в верхушке Коминтерна у Зорге все равно сохранялись влиятельные друзья. Мануильский настолько доверял своему немецкому протеже, что назначил его личным секретарем Николая Бухарина, главы Коминтерна, во время Шестого конгресса в Москве в июле – августе 1928 года. На этих встречах, как позже хвастался Зорге, он “участвовал в обсуждениях, касавшихся Троцкого, Зиновьева и Каменева” – всех старых большевиков – противников Сталина, чьи судьбы вскоре станут предметом острой борьбы, которая для Зиновьева и Каменева завершится показательными судебными процессами и пыточными подвалами Лубянки, а для Троцкого – ударом ледорубом по голове в Мексике