Честным ответом на это было бы «Да с хуя ли?», но я сказал:

– Интересно. Не задумывался. Тогда можно написать «свидетельствует пресс-служба».

– Свидетельствует помещик почтение. А пресс-служба сообщает.

Она бросила трубку. За соседним столом Вика говорила с кем-то по телефону и улыбалась. «Подскажите, Олег, – шептала она в трубку. – А какое наказание предусматривает законодательство, если погибает экзотическое животное?»

Ксения отредактировала еще несколько моих новостей, из которых выпустила только одну – о каком-то законе, принятом областной Думой. Там все было идеально, разве что Ксению не устроило, что я назвал Думу «ведомством».

– Дума – не ведомство. Ведомство – министерство, федеральное агентство или комиссия, – сказала она.

Потом у нее закончился рабочий день, и она ушла.

Избавившись от Ксении, я погрузился в состояние глубокой прострации. Мозг устал, а о том, чтобы наверстать упущенное, уже и речи не шло. Осознание бессмысленности сковало меня. Я пялился в одну точку, забыв о том, что Инесса, сидящая через несколько столов, легко может увидеть, как я прохлаждаюсь, а тогда жди беды.

Кто-то потрогал меня за плечо, и я вздрогнул. Это была Ольга, еще одна из выпускающих. Средних лет женщина, у которой на рабочем столе висел постер с цитатой из Виктора Франкла.

– Привет, – сказала она. – Извини, что дергаю, я написала на почту, но ты не ответил. Я по поводу новости о борщевике. Там нужно кое-что отредактировать.

Значит, и борщевик отклонят, скорее всего.

– Что нужно поменять?

– Только заголовок.

Я посмотрел на заголовок заметки. «Около 40 тысяч гектаров поражено большевиком».

– Простите. Голова не варит к концу дня.

– Ничего, – сказала она. – У меня тоже. Я просто решила проверить, вдруг какой-то большевик правда на всех напал. Но, видимо, нет. Я сама поменяю заголовок и выпущу.

Мне хотелось обнять ее и разрыдаться у нее на плече. Ольга ушла к себе.

До конца рабочего дня оставалось полчаса. Я наблюдал за секундной стрелкой. Каждое ее движение приближало меня к моменту, когда я встану из-за стола и уйду из опенспейса.

Ощущение было, будто мозг и глаза слипаются в единую горячую массу, которая не может ни видеть, ни думать. Я взял блокнот и написал на уголке листа: «Ему пришло в голову, что он, в сущности, напоминает себе верхнюю колбу песочных часов, из которой выпадают последние песчинки. Эта мысль пронеслась в его мозгу и затухла». Что означают эти слова, я не знал.

– Что ты пишешь?

Инесса подошла сзади и смотрела мне через плечо. Я молчал.

– Твой рабочий день еще не закончен, ты успеваешь сделать еще одну новость.

Не говорить же ей, что я уже еле соображаю. Это бесполезно. Инесса уперлась руками в бока. Сейчас начнет прессовать.

Конечно же, ее прорвало. Вспомнила о крокодиле, о том, что я позже всех дал новости с брифинга, опоздал и нагрубил Ксении (так и знал, что она пожалуется), о том, что половину моих новостей отклонили и я даже близко не подошел к выполнению графика.

– Мы международное агентство, у нас высокие требования к нашим сотрудникам, – чеканила Инесса, вцепившись в спинку моего кресла. – Мы не можем держать здесь абы кого. Если ты не справляешься со своими обязанностями, твое место займет более способный сотрудник.

Ее слова долетали до меня откуда-то издалека. Наверно, у меня было очень несчастное лицо. Наоравшись, Инесса смягчилась.

– Ладно, – сказала она. – Закончи новость про СНТ и можешь идти.

Легко сказать, Инесса! Единственным моим желанием в этот момент было достать мозг из черепной коробки и положить его на стол перед собой, чтобы он проветрился.