Она села на холм земли у входа, поджала ноги и приготовилась ждать. Отсюда хорошо просматривался постоялый двор, выгон и дорога, ведущая в деревню. Тревожно было на душе. Сколько она сможет пройти по Краю, прежде чем ее схватят? Где окончится человеческая доброта? Всякие истории слышала она в монастыре. И о добре, и о зле… Сплоченные против угнетателей-магов, люди могли быть добры друг к другу, но если душа черная у человека, то и худшие из чародеев ужаснутся. Слышала Александра о насильниках, о разбойниках, о добровольных мажьих прислужниках. Ей чего ожидать?

– Тетенька!

Александра обернулась. Мальчишка пришел со стороны леса, влез в храм через старое окно, потерявшее стекла. Лет одиннадцати, босой, лохматый, в грязной рубахе и штопаных коротких штанах.

– Мамка просила вам еды принести. Собрала немного… Вот…

Ребенок положил ей на колени платок с едой, а сам устроился на подоконнике, готовый сбежать в любую минуту.

В котомке лежал кусок ржаного хлеба и завернутый в тряпицу творог.

– Ты чей? – спросила с улыбкой.

– Пелагеи Мухиной.

Племянник. Александра прислушалась к себе. Названая сестра не была ей близка. Ни по возрасту, ни по крови. Не пришла сама? Имеет право. Может, в обиде, что Александра бросила их? Что не пришла на похороны родителей? Ждать большей доброты, чем этот хлеб, – глупо. А мальчишка славный. Она ела, а мальчик болтал:

– А правда, что на вас не ставят клеймо и вы можете ехать куда хотите? Вы к морю едете? С чумаками? Мамка сказала, чтоб вы к дядьке моему просились. Андрей Мухин. Дядька давно в чумаках. Хороший мужик… В хату вас не зовем, а тут лучше, не страшно. Я с вами побуду, если что – в лес уведу. А как вас звать?

– Александра.

– А меня Тарасом. А сестры у меня: Галя, Марфа и Катруся…

Александра жевала жесткий хлеб и смотрела на мальчика. Тонкий, ершистый, весь в царапинках и пятнышках синяков, как все мальчики его возраста. Волосы русые до плеч, длинная челка так и норовит заглянуть в карие глаза. Весенний ветер коснулся волос мальчика, сдувая челку в сторону, и Александра перестала жевать. На лбу выступали ровные рубцы недавнего ожога – клеймо господина Адденса. Александра сразу узнала вычурную букву «А», обрамленную виноградными листьями.

Мальчик заметил ее взгляд и поспешно пригладил челку, пряча тавро под волосами.

– Сколько тебе лет? – спросила Александра.

– Одиннадцать, – ответил мальчик.

– Разве клеймят так рано?

Он пожал плечами.

– В Масловке, что на той стороне реки, в десять ставят, – он презрительно хмыкнул. – Ходят потом важные. Дескать, их масловские крепче наших кротких, вот им и ставят печать на год раньше. Только врут! – Мальчик оживился, заулыбался во весь рот. – Ох, мы им и наваляли на той неделе! Еле они ноги унесли!..

Она улыбалась, слушая его щебет, но ей было не до смеха. В монастыре Александра не видела детей. Десять лет назад тавро ставили лишь четырнадцатилетним, когда девушки входили в возраст невест. Неужели мир так сильно изменился, что маги клеймят детей?! В десять лет, чтобы матери не успели спрятать их в лесу, и на лбу, чтобы не срезали клеймо!

Она посмотрела на полустертый лик бога на стене.

«Если и вас нет, то как жить дальше?!»

Бог молчал. Ветерок спокойно перебирал волосы Тараса.

Кай выжил.

Он пришел в себя на полу в узком помещении, отгороженном от остального трюма досками. Здесь было холодно, воняло мочой и гнилыми ранами. Ребра треснули, потому что от каждого глубокого вдоха тело сжимала боль. Глаза заплыли, он ничего не видел. Кай снял рубаху, туго обмотал ею ребра и лег на пол.

Первые дни Кай не замечал ни холода, ни жажды. Спал. Кормили его дважды в день пресной кашей и ломтем темного хлеба. Разбитые кулаки гноились, болели ребра, почки. Он потерял три передних зуба, так что каша пришлась кстати. Но зато он выспался.