Голос его звучал так проникновенно, что у Елены на миг закружилась голова. Она затрепетала, почувствовав, как его рука осторожно опускается поверх её руки, лежащей на пергаментном листе. Жар от его прикосновения странно пульсировал.

«Греховно ли чувствовать к нему такое влечение?» – подумалось ей.

«А если он и есть тот самый путь к просветлению, способный избавить меня от сомнений?»

В этой безмолвной библиотеке любая мысль о прегрешении казалась особенно отчётливой. Губы Малека изогнулись в лёгкой улыбке, когда он поймал её взгляд: все чувства, что он жаждал пробудить, уже теплились за тонкой пленкой её сомнений.

– Запомни, – тихо прошептал он, едва двигая губами, – страх и желание – всего лишь две стороны одной души. Иногда необходимо открыть своё сердце, чтобы по-настоящему постичь и веру, и собственную природу.

Елена ощутила прилив жара – то ли от внутренних переживаний, то ли от духоты, царившей в библиотеке. Перед глазами вспыхнули образы: их двое наедине, какая-то запретная искра меж ними, и ощущение бездонного падения в собственные, доселе неизведанные страсти. Но в этот миг раздался звучный голос сестры Софии, возникшей в дверях:

– Сестра Елена, тебя ищут в трапезной! – прозвучало негромко, но резко, и тут же заметно, как София сверкнула глазами, увидев, как руки Малека и Елены соприкасаются.

Девушка смутилась, торопливо выскользнула из-за стола, бормоча извинения. Малек ровно дышал, лишь чуть приподнял бровь, будто искренне недоумевая причудливой реакции Софии. Но в глубине души наслаждался её безмолвным укором.

– Неужели я нарушил какие-то правила, сестра София? – вопросил он с показной вежливостью, проводя рукой по гладкой поверхности стола.

– Вовсе нет. Я лишь боюсь за чистоту помыслов нашей молодёжи, брат Малек. Мы живём в непростое время, и злые силы подчас принимают заманчивые формы, – проговорила она ровным тоном, однако за этим угадывалось острое подозрение.

– Ты права. Мы все дети Божьи и должны оберегать друг друга, – ответил он, и в глазах его сверкнула ироничная искорка, мгновенно погасшая за маской невозмутимости.

София сжала губы. Всё внутри неё негодовало при виде этого «благообразного наставника». Быть может, внешне он и выглядит праведным, но какая-то неуловимая червоточина проступала в его манерах, в мягкой улыбке – словно величавая скульптура, под слоем позолоты скрывающая трещины.

«Может ли столь юный священник говорить о грехе так проникновенно и при этом не иметь к греху особой склонности?» – размышляла она.

«А его слова о “страхе и желании”… неужели это всего лишь духовная аллегория?»

Библиотека внезапно показалась ей слишком тёплой, почти душной; или же то было лишь глухое, тревожащее душу предчувствие.

После полудня все собрались в часовне на очередную молитву. Тихие песнопения монахинь поднимались к сводам, где эхо умножало их на десять. Там, в полумраке у алтаря, Малек стоял с опущенными глазами, держа в руках чётки. Сестра София краем глаза наблюдала за ним, всё больше утверждаясь в мыслях, что видит перед собой не «ясный свет добродетели», а фигуру, излучающую обман.

Когда молитва окончилась, София вышла во двор, надеясь найти мать Агату, но настоятельницы там не оказалось – матушку отозвали для беседы с приезжим из епархии. Вместо неё во дворе София увидела некого юного послушника, который спешил к хозяйственным постройкам и, казалось, выглядел слегка взволнованным.

– Сестра София, – заторопился он, – с утра у вас письмо принесли, наверное, от семьи… я положил его в вашу келью.

– Благодарю, брат мой, – кивнула София. – Скажи, ты не замечал чего странного вокруг нового наставника?