Эти слова, произнесённые в полутьме, прозвучали волнующе. Сестра Елена – юная монахиня с голубыми глазами и наивной улыбкой – слушала Малека с таким вниманием, словно каждое его слово могло открыть ей врата рая. Его бархатный голос был пронизан обманчивой нежностью, что заставляла сердце биться быстрее.

Наблюдая за ней, Малек почти наслаждался тем незримым электрическим током притяжения, который зарождался, когда человеческая душа чувствует власть сильнее своей собственной. Он был уверен в том, что даже тонкая завеса благочестия не может скрыть человеческих желаний. Напротив, она лишь разжигает их жар, превращая само стремление к святости в искушение.

Сестра София, стоявшая у входа, скрестив руки на груди, вдруг заговорила, прерывая затянувшуюся тишину:

– Полагаю, послушницам важнее всего научиться истинному смирению, брат Малек. Ведь покаяние без смирения подобно храму без фундамента – красиво выглядит, но легко рушится от любого порыва ветра.

Он перевёл на неё спокойный и почти ласковый взгляд:

– Сестра София, я безмерно рад, что в стенах обители есть столь ревностная защитница веры. Хотелось бы, чтобы наши уроки помогли не только им, но и мне обрести большую глубину… в смирении, – последнее слово он выговорил с особым оттенком, что прозвучало почти как вызов.

«Она станет моим лучшим оппонентом», – отметил он про себя. «Ведь нет наслаждения в искусстве соблазнения, если рядом не находится тот, кто готов бросить вызов твоему лицемерию».

Когда урок завершился, и послушницы тихой чередой отправились на обед, в классе задержалась лишь сестра Елена. Её звали помочь убрать книги в шкаф, и она старательно складывала потрёпанные Библии и богословские труды. Малек подошёл ближе, будто желая помочь. Расстояние между ними оказалось слишком маленьким для братской отстраненности, и Елена внезапно почувствовала, как дыхание застревает в горле.

– Доверь мне эти фолианты, сестра, – мягко сказал он, касаясь обложки одной из книг. – Я не хочу, чтобы ты утомилась: сегодня у тебя, вероятно, много обязанностей.

В её глазах отразился смутный трепет – тот особый, беспокойный блеск, что бывает у души, не привыкшей сталкиваться с чем-то столь притягательным и запретным. Елена попыталась отвернуться, но не сразу смогла разорвать зрительный контакт.

– Да… разумеется, – промолвила она, чуть запинаясь. – Благодарю.

Малек одарил её вежливой улыбкой, но в глубине своих мыслей насмехался над хрупкостью человеческого духа, столь легко поддающегося ласковой лжи. Он чувствовал горячую энергию, которая будто текла от Елены к нему и обратно, и знал: ещё несколько изящных слов – и её разум, как и сердце, окажется в его власти.

«Они читают молитвы о том, чтобы удержать в себе целомудрие, но стоит лишь раз прикоснуться к их сокровенным сомнениям – и любая мораль начинает таять, как снег под солнечными лучами».

Вернувшись в пустую келью ближе к полудню, Малек неспешно расшнуровал ворот рясы. В полутьме комнаты привычно отыскал то самое старинное зеркальце, что он хранил как талисман и напоминание об истинном своём облике. На миг его отражение дрогнуло, исказившись недобрым отблеском. В тихой келье послышалось едва различимое шипение – звук, который мог бы показаться сквозняком, если бы не было в нём чего-то до боли живого.

– О, мать Астрея… – шёпотом произнёс Малек, вглядываясь в собственные глаза. – Даже твоя печальная слава меркнет перед тем, что я совершу. Прости ли бы ты меня, если бы твои устремления ещё принадлежали свету? Или же стала бы ты моим покровителем, гордясь мной в бездне, которую я выбираю?