Увидев его, с окровавленным лицом, прижатым к земле, Офелия отчаянно завопила:

– Да-а-а-арт! – Потянула к нему руки, рванулась изо всех сил, но ее поволокли прочь. Она завизжала громче: – Не отдавай меня им! Не отдавай!

Он дернулся, силясь подняться, и ему это почти удалось. Так показалось поначалу, пока ему не врезали по ребрам. Из легких выбило воздух, Дарт скрючился, то ли пытаясь защититься, то ли чтобы унять боль. Может, он пропустил другие удары, пока корчился в ногах у этих тварей, – он так и не понял.

На его глазах Офелию схватили и затолкали в фургон следящих. Она доверяла ему, просила помощи, а он не справился. «Прости, прости, прости», – застонал Дарт, но никто не услышал. Исчезли начищенные сапожки из приюта и шипованные подошвы, бьющие по ребрам; затихли крики Офелии и гул фургона, увезшего ее в приют.

С трудом Дарт пошевелился, перевернулся на спину, уставился в небо, на которое оседало все больше ночной копоти. Скоро стемнеет, а Флори по-прежнему нет. Что он скажет ей, когда она вернется? Как посмотрит в глаза? Впервые за день в его голове было пусто и тихо. Никто не знал ответа.

Ризердайн

Риз одернул рукава парадного кителя – белоснежного, как пики Южной гряды, с темно-синими, как воды Южного моря, пуговицами. И неудобного, как смирительная рубашка, добавил он уже от себя. На улице, под хлестким ветром, в нем было промозгло, а теперь, в душном зале, где проводился прием, невыносимо жарко. Будь его воля, он бы даже не появился здесь, но традиции обязывали Хранителя Делмарского ключа присутствовать на городских торжествах, особенно таких значимых, как Велла-серра.

В столице с размахом отмечали середину зимы – самую холодную ночь в году. Согревающий огонь пылал на каждой улице: свечи, факелы и – главный символ праздника – восковые фигуры. Лучшие мастера трудились над скульптурами из пчелиного воска. Их творения, выставленные на городской площади, образовывали аллею; первым через нее проходил Хранитель Делмарского ключа, он же удостаивался чести зажечь фитиль и открыть торжество. В течение ночи скульптуры таяли, и к утру от них оставались лишь уродливые «сугробы». Наплывший воск растаскивали бедняки, чтобы переплавить в новые свечи и продать. Городская стража им не препятствовала, находя в этом проявление щедрости в честь праздника.

Риз никогда не разделял всеобщего веселья. Человеческие фигуры и восковые лица выглядели до ужаса реалистично. Желтые, застывшие, неподвижные, они напоминали мертвецов после островной лихорадки. Он родился в то время, когда призрак страшной болезни еще довлел над южанами, а городскими легендами об эпидемии, унесшей тысячи жизней, пугали непослушных детей.

Однажды в детстве он, по воле судьбы и неугомонной матери, оказался на площади в разгар гуляний: играла музыка, пылал огонь, с боков теснили разряженные люди, сверху давил плотный воздух, раскаленный и наполненный медовой сладостью, смешанной с горечью дыма. Чтобы отдышаться, Риз присел на корточки, пригнулся к земле – холодной, неподвижной, безопасной тверди. Он провел так не больше минуты, пока его не стали толкать шальные гуляки. Испуганный, он вскочил на ноги, вытянулся в полный рост. Вокруг бушевало людское море, мелькали лица, гремели барабаны. Отчаянно вглядываясь в толпу, Риз пытался найти Ма, но перед ним то и дело вспыхивали восковые головы, увенчанные фитилем, и застывшие гримасы с оплывающими от жара чертами: вытекшие глаза, проваленные носы, разинутые рты… Ма первой заметила его и, вытащив из гущи, увела подальше от аллеи. Земляничное варенье, купленное у лавочника, успокоило маленького Риза, однако тревожное чувство, связывающее его с Велла-серрой не исчезло многие годы спустя. И сейчас, после кульминации вечера, он чувствовал себя как одна из восковых скульптур на городской площади. Он словно был декором, безвольной фигуркой, чья учесть – появиться под восторженное ликование, а после умереть на глазах толпы, безжалостно предавшей его огню.