И вот однажды зимой у наших ворот остановилась упряжка: лошадь, сани-розвальни, в санях дяденька-кучер. Мама закопошилась дома со сборами, а я, узнав, что она едет в Непряхино, выскочила неодетая, в чём была, и молча влезла в сани. Кучер решил подшутить над мамой, велел мне зарыться в сено, положенное в сани для тепла и мягкости, а сверху прикрыл огромным фамильным нашим тулупом – в нём и папка ездил зимой в командировки.

Я притаилась, свернувшись клубочком в санях. Появилась моя мама. Заметила что-то лишнее. Спросила кучера, что он везёт под тулупом. «Да, собака тут моя лежит! Давай садись сама», – сказал он деланно серьёзно. Но мама, конечно, не поверила кучеру, откинула тулуп, увидела меня с такими трагическими умоляющими глазами, что у неё не хватило духу прогнать меня домой. Позвала только в дом одеться потеплее в дорогу: холодно ведь, зима. А я, боясь, что мама обманет меня, вцепилась в сани намертво. Тогда она вынесла мою шубейку, валенки, варежки, платок, укутала меня, и мы поехали. И я была счастлива! Обычное – «меня не взяли!» на сей раз не получилось.

А в Непряхино, в детском саду, где моя мама до переезда в Верхние Караси работала воспитательницей, в эти дни, оказывается, дети праздновали ёлку, и мама отвела меня туда.

Я была ошеломлена. Яркий свет в зале. В центре стоит наряженная игрушками пушистенькая сосёнка – до самого потолка доходила её верхушка! Почему сосна, а не ель? Да потому что ёлки в наших краях не росли. Леса вокруг были преимущественно лиственными да сосновыми.

Чувствовала я себя от стеснительности, как говорится, «не в своей тарелке». Кругом были незнакомые мне мальчики и девочки. Девочки наряжены снежинками, такие сказочно-красивые, а я – увы – не наряжена. Воспитательница-тётя попробовала меня вовлечь в общий хоровод вокруг ёлки, но я упёрлась, дичась, не хотела танцевать и петь со всеми.

А вскоре я была ещё больше потрясена, когда в зал вошёл, как мне показалось, совсем огромный дедушка Мороз с палкой и с большущим мешком, в котором, наверное, могла поместиться я. Даже в книжках на картинке деда Мороза я не видела никогда, какой он бывает. И я испугалась. Дело в том, что когда я не слушалась, моя бабка иногда стращала меня:

– А вот придёт бабай с мешком и заберёт тебя!

Слово-то какое страшное – «бабай». И только будучи взрослой, я узнала, что «бабай» означает «дедушка». Наша Челябинская область граничила с Казахстаном, соседствовала с Башкирией, и многие тюркские слова переходили в местные наречия…

Праздник продолжался, ребята веселились уже вместе с дедом Морозом. И вдруг дед Мороз подошёл ко мне и спросил:

– А ты, девочка, почему не идёшь к ребятам?

Помолчал, потому что и я стояла молча. Снова сказал, как приказал:

– Ну, давай свою лапку-то!

«Какую лапку? У меня же руки», – подумала я и показала деду Морозу ладошки. Он взял меня за руку, сняв со своей ладони рукавицу. Рука его была тёплая, даже горячая. А он воскликнул:

– Да что это ручонка у тебя такая холодная? Ты, наверное, льдинка! Ну пойдём со мной к ёлке. Я тебе подарок из лесу принёс!

От такого предложения я сразу оттаяла. Пошла, встала в круг с ребятами. И получила от деда Мороза бумажный кулёк, а в кульке – конфетки в бумажках и пряники! Ух ты, как здорово! Оказывается, у деда Мороза в мешке лежали подарки для ребят.

В Верхних Карасях новогодние ёлки для детей устраивались в некоторых семьях, где взрослые были не прочь поучаствовать в этом празднике.

Помню, если было очень холодно – уральские зимы случались ой-ёй-ёй, бабушка укутывала меня, помимо одежды, в ватное одеяло – так, что немного были приоткрыты глаза и нос, сажала меня в цинковое корытце, поставленное на санки, и везла на другой край села – например, к Панковым – на очередную ёлку. Однажды корыто перевернулось, накрыло меня, и я, спелёнутая одеялом, самостоятельно не могла выбраться, а бабушка из-за метели не слышала мой придушенный крик и уехала вперёд. Через какое-то время заметила пропажу, вернулась и подняла меня с дороги, как куклу.