Несколько мальчишек и девчонок на фотографии демонстративно выставили учебники или тетрадки. Для чего – непонятно. Но так захотелось, чтобы и книжки с тетрадками попали на фотографию. Кстати, мы обращались с учебниками и тетрадками бережно, как с ценностью. Учебники были не у всех – их не хватало. И тетрадки порою были сшитые учительницей из разнородных листов – их тоже не хватало. Я вспоминаю, как в третьем классе я сбавила старания в учёбе, стала писать небрежно, в результате в моих тетрадках появились четвёрки и даже тройки. И однажды дома мой папка решил посмотреть мои тетрадки, увидел мазню и кляксы, рассердился (наверное, он был не трезв) и бросил тетрадку в топившуюся печку-«голландку». Помню моё чувство недоумения: как же так можно? Тетрадь – в печку? Ведь мне её дала учительница, и, наверное, теперь мне не на чем будет писать? Выручила мама. Она сшила мне другую тетрадку. У неё хранились тетрадные листки на всякий случай ещё с тех времен, когда она работала учительницей и в детском саду…

И какие же мелочи мне вспоминаются! И зачем-то я пишу об этом? И если кто-то из моих одноклассников или их потомки прочитают эту мою книгу, пусть не обижаются на меня за то, как я здесь, возможно, негативно представляю моих одноклассников. Они так запомнились мне в моём детском восприятии.

Вот вспомнила, что мой одноклассник Максимов имел привычку есть свои козявки из носа, называя их «су´шенками». Эко, чего запомнила!

Многое может напомнить давняя фотография. Со мной учился мальчишка по фамилии Люцер – немец из высланных волжских немцев. Если не путаю, он жил с какой-то роднёй, потому что его мать разбилась в шахте, упав на рудоспуске. Я запомнила похороны этой несчастной женщины в гробу с обвязанной головой. Маленький Люцер, ему было тогда лет пять или шесть, окаменело стоял у гроба и не плакал. Какая-то бабка растормошила его: ты, мол, поплачь, больше ведь никогда не увидишь свою мамку. И вдруг мальчишка весь сморщился и так безутешно и жалобно заплакал, что я разозлилась на бабку: зачем-де его «разжалобила». Мальчонку пришлось увести от гроба. Это было во время войны, когда женщины допускались к работе в шахте – мужчин не хватало, а женщины просились в шахту, потому что за этот тяжёлый труд давали талоны на продукты.

И вспомнился мне ученик-переросток по фамилии Щелконогов, по кличке Щелкан. Его неоднократно били взрослые за воровство, чаще всего чего-нибудь съестного. Мать не могла прокормить сына и дочь. Щелкан с задатками главаря был обозлён на весь мир.

Он был довольно любознателен. Помню, расспрашивал меня даже о пионерах-героях. Но мой статус лучшей ученицы в классе разъярил Щелконогова, и он стал всячески издеваться надо мною. Однажды сильно меня толкнул, я упала, больно ударившись о парту. Учительница вступилась за меня, и именно в это время в школу зачем-то пришёл директор Павел Михайлович – его Щелконогов за угрозу исключить из школы боялся. О приходе директора сообщила Татьяна Ильинична. И чтобы Щелкан не выскочил из класса, она заслонила собою дверь. Щелкан сильно толкнул учительницу в грудь, выскочил из класса и где-то спрятался от директора.

Хронический второгодник Щелкан начинал учиться с моим братом Геркой, потом с другим братом – с Женькой, затем стал учиться в классе, в котором училась я. Всячески обзывался, делал мне разные пакости. А кличку он мне дал «Помещица»! Как я понимаю теперь, эта кличка носила «классовый» характер и задевала честь всей нашей семьи. Мы жили в большом доме большой семьёй и в относительном достатке, с папой и мамой, а у Щелкана были только мать и младшая сестра, а в доме голодуха и бедность. И Щелкан решил выместить на мне свою «классовую» злобу. При этом пригрозил, что, если я пожалуюсь дома или учительнице, он меня побьёт по лицу цепочкой от стенных часов. Запугал меня насмерть. Я боялась ходить в школу. Об этом каким-то образом узнал брат Женька и объявил Щелкану войну. Более сильный Щелкан избивал Женьку до крови, но Женька в течение длительного времени дрался с ним ещё и ещё. И Щелкан отстал от меня. А потом он в очередной раз что-то натворил, его исключили из школы, и он куда-то исчез из села.