Обе бабушки заливались слезами, ревела и я, кричала:

– Надо было мачеху заре-е-еза-а-ать!

Бабка наша всей душой была предана нам и нашей семье. На плохую жизнь никогда не жаловалась, обычно говорила: «Ничё живём! Не хужее других». Когда в клубе показывали фильм о Зое Космодемьянской, бабка наша тоже посмотрела этот фильм, пришла домой вся в слезах, приговаривала:

– Ну вот чё такое? Ро´стишь их ро´стишь, а тут война. Молоденьких девок вешают. А она, Зоя-то эта, под виселицей с петлёй на шее кричит: «Всех не перевешать! Много нас! И Сталин придёт!» Господи, Господи! Да хоть бы войны-то не было!

Нас, детей, она не только оберегала в быту, но и защищала от обидчиков. Когда нашего Женьку избил великовозрастный третьегодник и хулиган Щелконогов, и Герка, придя домой, доложил об этом бабке, маленькая и хрупкая наша бабка, не раздумывая, прибежала в школу и прямо на уроке на глазах директора школы Павла Михайловича отхлестала вицей Щелкана. Павел Михайлович спросил её:

– За что Вы его?

– Он сам знат за что! – сердито сказала бабка и ушла.

Мы, дети, по-своему ценили бабкину заботу, хотя и не очень вдавались в её домашние дела. Вот мы с сестрой Галькой играем в «нашей» комнате и вдруг слышим стон, доносящийся из «тёмной» соседней бабкиной комнатки. Бежим туда и видим бабку лежащей на своей постели, ей совсем худо, на все наши с Галькой крики и призывы молчит, потом приходит в себя, несвязно что-то мычит и стонет. Подняла, было, свою руку, а рука её не слушается и бессильно падает. Мы с Галькой растерялись. Дома никого, надо кого-то из взрослых позвать на помощь. Галька быстрее меня сообразила:

– Люсь, бабка-то помирает! Надо позвонить дяде Андрею на работу, а он врача приведёт!

Поскольку мой папка был начальником на шахте, нам на кухне повесили телефон, но папка запретил нам в его отсутствие, балуясь, снимать телефонную трубку и вообще трогать телефон. Дело в том, что на другом конце связь поддерживала телефонистка с телефонной станции. Её почему-то называли непонятным для нас словом «коммутатор». Я это слово переиначивала и говорила более понятно для себя «кому – тата´р?».

Галька подскочила к телефону, а я ей кричу:

– Не трогай! Папка наш ругается и не велит трогать трубку!

Но Галька решительно сняла трубку и заорала в неё:

– Алё! Кому– тато´р! Скажите дяде Андрею Кузьмину на шахте, что у него мать помирает, и мы с Люськой не знаем, что делать!

Мои родители незамедлительно появились оба. Бабка наша, слава Богу, была в сознании и умирать не собиралась. Пришла и фельдшер Дора Михайловна, осмотрела и прослушала грудь у бабки. Видимо, бабка сильно простудилась и застудила лёгкие, у неё высокая температура, надо лечить такими-то порошками, давать тёплое молоко и т. д. Мама моя ушла с Дорой Михайловной за порошками, а папка похвалил нас с Галькой, что мы не растерялись и вызвали его с работы.

Я ещё не раз в моей повести буду рассказывать о нашей бабке. И когда в апреле 1974 года она по-настоящему ушла из жизни, мы, уже взрослые её внуки, побросали свои дела и семьи и помчались в Миасс: я – из Москвы, Георгий из Магнитогорска, Евгений из Челябинска, младший брат Геннадий из Новосибирска. Это была первая и тяжкая для нас потеря, нашей хлопотуньи, говоруньи и помощницы, которая то и дело в своих молитвах просила Господа о нашем благополучии в нашем ученье, работе и, где бы мы ни жили и что бы ни делали, в наших делах «чтобы всё было хорошо»!

Наша бабка свою миссию выполнила: она, как могла и умела, «ро´стила» нас!

После войны мои родители, видимо, на радостях решили сотворить ещё одного человечка. А может, это вышло у них случайно. Однако ж мы-то, трое, у них появлялись до войны с интервалом в один – полтора года. Потом прошло 6 лет. Отцу 31 год, маме 29. 12 мая 1946 года родился Гена.