– Ну-к, Люсь, помоги перемотать пряжу в клубок. Садись вот тут напротив меня на лавку и держи концы веретена ладошками, да неплотно держи.

У меня ничего не получалось, веретено с намотанной пряжей щекотало мои ладошки, вырывалось из ручонок и падало на пол.

– Учись, Люська, сызмала прясть и вязать! Вырастешь, всё это пригодится, – говорила бабушка, но и понимала, что я ещё для этого дела мала.

Спустя какое-то время родители где-то приобрели настоящую прялку и «донце», к которому привязывали шерсть. Процесс прядения пошёл гораздо быстрее. Устройство прялки не буду здесь описывать. В интернете можно найти всё на свете: и как устроен тот или иной старинный механизм и предмет, и как он назывался раньше. Хочу только заметить здесь, что прялку бабушка называла самопрядкой, словно бы это устройство само прядёт. А вот и не само! Потому что не только руки, но и одна нога была задействована в процессе – ногой ритмично она нажимала на педаль, отчего колесо прялки крутилось, и нитка пряжи наматывалась на крутящуюся вверху бобину. В остальном всё то же. Деревянное «донце» из двух широких гладких досок имело Г-образную форму. На горизонтальную доску усаживалась бабушка, к верхнему концу вертикальной доски, собственно к «донцу», привязывала клок шерсти и тянула, ссучивая, нитку пряжи, одновременно нажимая ногой на педаль.

Пока я была мала и сама не читала, бабка под жужжание колеса прялки рассказывала мне разные истории из деревенского быта, а иногда и сказки в своём пересказе. Помню, одна из её сказок меня ужаснула такой вот жутью. Сказка обычная про Ивана, которому надо было за каким-то делом перебраться через океан. А как? Океан ведь не переплывёшь. Он поймал орла, да и сел ему на спину. Орёл полетел через моря и страны. Лететь далёко, он ослаб от голода. Иван понял, что они сейчас упадут в воду и утонут. С собой у Ивана была краюшка хлеба и фляга с водой, сам-то он не голодал в пути. А орёл хлеб не ест, ему мясо надо. А где его взять? И тогда Иван стал ножом срезать куски мяса со своих ляжек и бросать орлу, а тот ловил клювом мясо и дальше летел. Так и перелетели океан.

Я не выдерживала такого ужаса, прерывала бабкин рассказ:

– Но Иванушке больно же было своё мясо срезать!

– Конечно, больно. А чё поделаш? Тонуть в океане не хотелось, жить ему хотелось…

У бабушки за рекой завелась приятельница. Звали приятельницу необычно для меня: Сусанна Петровна. Иногда она навещала бабушку, приносила какую-то выпивку, скорее всего, брагу собственного изготовления. Накушавшись, они устраивались на табуретках у тёплой печки-«голландки» в «нашей» комнате и начинали долгие свои беседы, видимо, совсем не предназначенные для моих детских ушей, потому что во время разговора они то и дело шептали что-то друг другу на ухо. При этом хихикали и смеялись. Если я пыталась приблизиться к ним и подслушать, бабка грозила мне пальцем и говорила:

– Ты давай играй в сторонке. Да матери-то не говори потом, что мы тут с Сусанной Петровной брагу пили.

А иногда под хмельком они душевно и протяжно пели вдвоём. Одна их песня меня потрясла. Наизусть эту песню не помню. Что-то вроде этого: про девочку, у которой умерла мать, а отец женился и привёл в дом молодую и красивую мачеху, которая не взлюбила девочку, тиранила её по-всякому. Девочка часто бегала на могилку матери, чтобы выплакаться и пожаловаться. Мачеха и заявила однажды отцу девочки: или я, или дочь твоя! Однажды девочка побежала в очередной раз поплакать на могилке матери, а отец тихонько пошёл следом. Он так сильно любил мачеху, что решил избавиться от дочки. Песня заканчивалась словами: «И тогда на могилке у матери отец дочку заре-е-е-зал свою!»