чка, скелетик с косичками, насупленная землеройка, избегала, во возможности, общества копателей, не тусовалась по вечерам с подружками-ровесницами, старалась уединяться, прятаться ото всех в лагере, отсюда и кличка – Нычка. Другая – юная, наивная и бестолковая с обидной мужской кличкой Олень, от имени Оленька, Олюня, как называли её любящие родители. Третья, приметная своей оригинальной мужской статью, плечистая, долговязая, с бритыми висками, крашеная под жгучую брюнетку, по прозвищу Петарда, с десятком колечек в каждом ухе, с железной заклёпкой – мушкой на верхней губе. «Железная мушка», как и прозвал студентку двуногая ящерица, копатель Ряба.

Нелюдимая Нычка подтверждала своё прозвище, вела обособленный образ жизни, почитывала научные книжки по археологии и сопливые романы о любви, купаться на Азов ходила в одиночестве, пряталась в палатке всё свободное от раскопок время.

Девочка Олень была неприметна, наивна и глупа. Глядя в её невинные глазки, излучающие один и тот же вялый вопрос «зачем я пришла в этот ужасный мир?!», хотелось заспиртовать её в стеклянной банке и сохранить до «лучших» времен наступающего вселенского апокалипсиса.

Практиканток прислали в экспедицию по разнарядке института в качестве полезной нагрузки на руководителя. Девчонки были детками вполне приличных, среднеобеспеченных семей госслужащих. Их родители пополняли бюджет экспедиции на прокорм и «достойный», трудовой отдых детей. Руководитель экспедиции Дебровкин и его заместитель Лариса Ягжинская вынуждены были курировать пристойное поведение студенток, обеспечивать их безопасность и неприкосновенность.

Хотя Нычка, Олень и ещё одна практиканточка по прозвищу Килька почти никакого влияния на ход необычной истории, случившейся в этот сезон, не оказали. Почти не оказали. Поначалу девчонки казались лишь глазами и ушами археологической экспедиции, словно мальки пучеглазых рыбок в пересыхающей лужице.

Живописное лежбище разнообразил своей природной дикостью и невоспитанностью третьекурсник, волосатый студент по кличке Дикий, с грязными ступнями сорок шестого размера, эдакая патлатая обезьяна с мокрыми, вывороченными губами.

В раскопе, назло всем ленивым, продолжал упорно махать лопатой пропылённый москвич. Бывший чистюля, выглаженный «офисмен» теперь напоминал подневольного раба на строительстве железной дороги в южных штатах Америки времён дикого Запада. Копатель сильно и нервно забрасывал на отвалы пыльные, сухие комья глинозёма. При редких порывах суховея, сам купался в пыли, как глиняный человек для укрепления оболочки хрупкого тела.

У земляной стенки, внутри глубокой ямы приютилась на корточках скромная, рыженькая симпатюля, ещё одна студенточка по прозвищу Конопушка, солнечный, зелёный кузнечик с детскими, острыми, вывернутыми коленками. Она аккуратно очищала перочинным ножичком редкий, целёхонький, терракотовый47 горшок с тремя ушками-ручками, впрессованный в сухую землю.

– Ах! Какой славный горшочек! – мило и восторженно прошептала Конопушка. – Такой малюсенький! Холёсенький! Прелесть! Древняя Греция, век четвертый, до нашей эры, – и неуверенно добавила:

– Кажется, – и громче обратилась к Вадиму:

– Как вы считаете? Какой век?

Угрюмый москвич промолчал, намеренно не обращал внимания на малолетку, вгрызался в пересохшую, слоёную землю, утрамбованную веками. Пропечённая солнцем, как пирожок с маком, Конопушка была мила, прелестна, трогательна в своём линялом, открытом, детском купальничке, в зелёной панамке с негритёнком – ушастым «Микки Маусом». Девочка была в том совершенном возрасте, едва за восемнадцать, когда буйная, упругая юность подростка затмевает, сглаживает будущие кривые ножки, отсутствие женской фигуры с выразительными бёдрами и бюстом. Даже мальчуковое скуластое личико – наследие надуманного татарского ига, припрятанного пыльной историей в разборках киевских и московских князей, «крышуемых» татарскими ханами, их вассалами и приспешниками, придавали особую девичью прелесть Конопушке.