В Новых, давно постаревших Черёмушках, микрорайоне всеобщего соцоптимизма недавнего прошлого, среди панельных, облупленных «хрущоб», Вадим с трудом отыскал, зажатый новостройками, развороченными стройплощадками, серый, кирпичный дом послевоенной постройки.

На сухой, приглушённый треск входного звонка, дверь, обитую старым, рваным дерматином, открыл хозяин холостяцкой берлоги – Жорик, растрёпанный, неухоженный старичок двадцати пяти лет от роду. Типичный неряха, лентяй и неудачник, вечно сетующий на судьбу, терпеливо ожидающий дармовых подачек от жизни. В драном, протёртом в некоторых местах до сита, махровом халате Жорик тянул на образ литературного раба, погрязшего в халтуре на поприще примитивного чтива с бумажными обложками. Вадим торжественно предъявил школьному другу дорогущую бутылку водки, громко воскликнул в подъездной гулкоте:

– Служба спасения! Вызывали?

Жорик сморщился, прижал палец к губам, продолжил раздражённо разговаривать, будто сам с собой, удерживая трубку старого радиотелефона между плечом и ухом. Скорчив извинительную гримасу ещё раз, он пожал гостю руку, жестом пригласил войти.

– Бред! Клара Ванна! Что за бред вы несёте?! Вы же серьёзная женщина, ответственный работник! – возмутился Жорик в телефон. – Вся дирекция, бухгалтерия украдкой зарплату получает, какой уже месяц?.. Обманываете! Третий! Я точно знаю! Выяснил у доверенного лица! А сотрудникам? Лапу сосать?! В суд на вас подавать?! Хорошо! Завтра начну сбор подписей! Будем подавать коллективный, гражданский иск, а затем уголовный! – Жорик вяло нахмурился, как безвольный человек, который скорее руки на себя наложит от безысходности бытия, чем хоть одну бумажку подпишет, обличающую коррупцию «высокого» начальства. Хозяин холостяцкой берлоги раздражённо пиликнул клавишей «отбоя», сунул радиотелефон в карман халата, пояснил Вадиму:

– Зараза! Трубку бросила, – заметил в другой руке печального гостя пухлый пакет с продуктами, смущённо улыбнулся.

– Спасибо за жрачку. С голоду не дохну, но… Представь, с января зарплату не выдают! – пояснил он.

– Прошлого года? – уточнил Вадим.

– Поза – прошлого! – горько пошутил Жорик, с отчаянием добавил:

– Поза нищего научного работника. Так-то, брат! Март на дворе! Можно так жить?!

Несколько заторможенный, рассеянный после всех неприятностей и катаклизмов прошедшего дня, обутым, Вадим прошёл в крохотную кухонку неприбранной холостяцкой квартирки. На правах закадычного друга, по-хозяйски поставил у газовой плиты прозрачный пакет с продуктами. Сквозь полиэтилен пакета просвечивала, оттопыривалась пухлая красная папка с мятыми, перепачканными бумагами чужой курсовой работы.

Гость торжественно выставил на стол бутылку водки, вытащил из нагрудного кармашка пиджака цветные бумажки двух сотен евро, пожертвовал бедствующему другу, как бы мимоходом, выложил на холодильник.

– О! Еврасики?! – униженно, но с благодарностью просипел растроганный Жорик, обрадовался широкому жесту школьного товарища. – С зарплаты верну. Обязательно верну. Спасибо.

Вадим вяло отмахнулся, мол, отдашь, когда сможешь, присел к столу, задумчиво посмотрел сквозь пыльную синь стекла окна, где на чёрные ветки деревьев обрушилась бойкая стайка нахохленных воробьёв. Мелкие пернатые бодро перечирикивались, радовались наступающей весне. Прошёл к окну и Жорик, взглянул на пустынную детскую площадку, спросил, не оборачиваясь к печальному товарищу:

– Почему такая великая грусть?

– По чём ныне грусть? – пошутил Вадим. – Как всегда, обходится очень и очень дорого…