– Новая волонтерка, – ответила она папе. – Ее зовут Клаудия.

Папа с монахиней посмотрели на мою маму.

– И она не замужем, – добавила монахиня.

Возможно, это придало ему храбрости. Папа дождался окончания маминой смены, подошел к ней, представился и предложил подвезти ее домой.

Девятнадцатилетняя мама посмотрела на него сверху вниз и увидела мужчину за сорок.

– Нет, спасибо, – ответила она.

Но папа не сдался. Он привозил ей в больницу шоколадные конфеты, фисташки и другие вкусности, купленные в «Ла-Кристалине» – там продавали импортные продукты. Мама отвергала его подношения.

– Хорхе, – сказала она ему как-то раз, – вы что же, никогда не угомонитесь?

– Нет.

Она рассмеялась.

– Я привез вам датское сливочное печенье.

Банка была огромная, и мама не устояла. Она взяла печенье.

– А сегодня вы позволите отвезти вас домой?

В тот раз она не смогла отказаться.

Моей бабушке очень понравился этот учтивый господин с приличным состоянием, который к тому же проявлял христианское милосердие, жертвуя продукты на благотворительность.

– Он же старик, – сказала моя мама.

– Тебе ведь нравятся мужчины постарше?

Это была правда. Моя мама не выносила своих ровесников, считала их дурачками, только и способными, что плескаться в клубном бассейне.

– Но не настолько же старше, – сказала мама.

Бабушка закатила глаза.

– Тебе не угодишь, Клаудия.

В понедельник, вернувшись из больницы, мама обнаружила в квартире дам, собравшихся поиграть в канасту. Окутанные клубами сигаретного дыма, они ели датское сливочное печенье. Четыре домохозяйки с пышными, как воздушные шары, прическами и длинными накрашенными ногтями, которыми они тасовали карты и двигали по столу.

«Стояла жуткая жара», – рассказывала мама. «Я знаю эту жару, как бывает в Кали, – думала я, – тебя будто размазывает по земле». Дамы указали ей на стул, она села. Аида де Соланилья взяла печенье и принялась его смаковать.

– Сорок лет, – сказала она, проглотив, – это не старость, а самый мужской расцвет.

– Он меня старше на двадцать один год, – сказала мама.

Солита де Велес, с фиолетовыми ногтями и фальшивой родинкой над губой, затушила сигарету в пепельнице, полной окурков со следами помады.

– И это дает тебе преимущество, – сказала она.

Ее муж, продолжала она, старше на восемнадцать лет, муж Лолы де Апарисио – на двадцать, муж Мити де Вильялобос, их подруги времен луло, на двадцать пять, и у каждой из них отличный брак, пожалуй, такие браки даже лучше тех, в которых супруги ровесники – оба молодые и потому вспыльчивые.

Теперь уже все дамы уставились на мою маму. Она сообщила им, что этот господин носит очки с толстыми стеклами, а еще он лысый, низкорослый и чересчур тощий.

– Хорхе очень хорошо выглядит, – возразила Аида де Соланилья, – я его постоянно вижу в супермаркете. Одежда у него всегда приличная и как следует выглажена.

С этим мама поспорить не могла.

– Он же почти не разговаривает, – сказала она.

– Ну будет тебе, девочка, – ответила Лола де Апарисио, раскрыв испанский веер, – нельзя идти по жизни, в каждом встречном мужчине выискивая минусы, так ведь можно и одной остаться.

Моя бабушка и остальные дамы закивали, глядя на мою маму. Я прямо чувствовала эту жуткую жару, будто удавку на шее.

Во времена моей мамы было принято, чтобы свадьбу оплачивали родители невесты, но мой папа, к радости и облегчению моей бабушки, не позволил ей потратить ни песо и дал маме все устроить по своему вкусу.

Она не хотела праздника – только церемонию в церкви, и все. Она надела белое платье, но не свадебное: просто платье до колен, без фаты и без украшений, а волосы забрала в пучок, закрепив гребнем с цветами. Папа был во фраке, вылитый его папа, только более лысый и старый.