– Присаживайся, – почти шёпотом сказал сосед, похлопав ладонью по скамейке, как всегда с неизменной своей «козьей ножкой» во рту, без которой я вроде бы его и не видел никогда. Но выращивать свой табак он умел, и запах от его самокрутки был очень приятный, ничем не хуже ароматических палочек. И курил он как-то красиво – дым медленно, маленькими облачками уплывал от нас в темноту сада, где и запутывался в ветвях яблонь. Я присел на край скамейки, и вдруг рядом, у моей ноги, что-то громко, с каким-то металлическим шелестом резко зашуршало, да так для меня неожиданно, что я тут же вскочил на ноги.

– Ёк макарёк! Что это там такое у тебя?

– А ты загляни в ведро, – с тихим смешком сказал сосед, показывая рукой на стоявшее рядом со скамейкой ведро, на какое я даже не обратил внимание, когда садился рядом. А в ведре были всего лишь четыре мирных ёжика.

– И зачем ты их наловил, ведь это безобидные ёжики! Разве можно их обижать? – в моей груди шевельнулось нехорошее чувство к соседу, которого я всегда уважал.

– А ты присядь и сиди тихо, вот и увидишь всё сам, – с хитринкой в голосе, довольный, что я не знаю того, что для него было очевидным, сказал Степаныч, похлопывая ладошкой по своей скамейке.

Недоумевая, что ждёт меня дальше, я присел и минут через пять, вдруг заметил в опускающихся сумерках движущийся тёмный комочек, прямиком к летку ближнего к нам улья. Оказывается, этот маленький хитрец пришёл лакомиться пчёлами – залез по летку к входу в улей и стал в него дуть. Потревоженные охранники вылезли, чтобы узнать причину тревоги и тут же попали на язык маленькой лакомки.

– И что ты с ними собираешься делать? – спрашиваю я его с тревогой за жизни зверьков.

– Да ничего! Вывезу за хутор и где-нибудь выпущу, – довольный, что очень удивил меня, со смехом ответил сосед, – этот ёжик последний, я их каждый вечер по пять штук отвожу, а они каждый вечер возвращаются лакомиться пчёлами, – по-детски радуясь, поведал мне наш зверолов, о чём я даже не догадывался. – Вот такая война у меня с ними каждый вечер.

А вечер был и правда на славу тёплый и тихий, даже вездесущих комаров пока ещё не было, которые прогнали бы в избу, нахально налетая и ища любой открытый участок тела, чтобы насытиться твоей кровью и продолжить свой род. Ненавижу комаров – чешешься потом, как чесоточный, и чем дольше, тем больше их ненавидишь.

Так мы и просидели с ним, тихо разговаривая о тёплом лете, об ожидаемом большом урожае яблок и слив, о политике и мёде, пока не стал виден только огонёк «козьей ножки», вспыхивающий в полной темноте в руках соседа.

– Ладно, Степаныч, пойду я уже домой, а то совсем темно стало, спокойной ночи тебе, и спасибо за ёжиков. Я, честное слово, не знал, что они такие лакомки. Ты меня очень удивил, ведь ёжик – страшный эгоист, и насколько я знаю, захватив в своё пользование достаточно солидный участок в два-три гектара, он будет безжалостно пресекать любые попытки своих собратьев селиться с ним рядом. И войну он ведёт до победного конца, – пожав на прощание руку доброму соседу, я пошёл домой практически в полной темноте.

Мне было совершенно непонятно, как можно было прожить всю свою жизнь в одном месте, ходить по одной улочке в кромешных потёмках и не повесить на столбе хотя бы одну на всех живущих на этой улочке хуторян лампочку? И пришёл к верному выводу – если я куплю и повешу лампочку, то светом будут пользоваться на халяву и мои соседи! Ну, нет уж, лучше будем ходить все по потёмкам!

Закрыв калитку на запор и подойдя в темноте по дорожке к дому, я осторожно нашарил ногой ступеньки веранды, зная, что где-то рядом должно стоять пустое ведро, которое мог ненароком зацепить ногой и поднять тарарам на весь хутор. Но всё обошлось, и, открыв дверь в дом, я услышал тихое похрапывание спящей матери. Чтобы её не разбудить ненароком, а если быть честнее, то с посторонними звуками в доме мне придётся долго засыпать, я, нашарив в темноте дверцу комода, достал пачку салфеток, чтобы из мягкой бумаги сделать себе в уши пробки – полная тишина на всю ночь мне была обеспечена.